У ВХОДА НА ТОТ СВЕТ

Двадцать седьмое сентября тысяча девятьсот девяносто третьего года. Тюрьма Министерства внутренних дел Узбекистана. Построена она была в 1976 г., строительство курировал сам министр внутренних дел Хайдар Яхъяев. По иронии судьбы, в 1984г. и сам он оказался в этой тюрьме, расположенной на глубине 12 метров под землей, и провел здесь несколько лет. В ней находится двадцать камер, из которых две одиночные, две двухместные, а остальные рассчитаны на четверых и десятерых узников.

Я просидел два месяца один во 2-й камере, рассчитанной на двоих человек, и от нечего делать писал жалобы. Знал, что, по большому счету, это бесполезно, но все равно писал. Все-таки, это было лучше, чем смириться и сидеть сложа руки. Но мое занятие, кажется, все-же надоело тюремной администрации: однажды окошко в железной двери отворилось и в нем показалось недовольное лицо надзирателя:

-Ну что, скандалист, ты еще жив? С сегодняшнего дня переводим тебя в другую камеру и будем выводить на “прогулку”, приготовься...

Надо-ли объяснять, что значили эти 10 минут свежего воздуха для человека, два месяца сидящего в подземелье, тем более, в одиночестве?

Через полчаса дверь снова отворилась, и в камеру вошли два сотрудника милиции и человек в гражданском. Последний с чувством объявил:

-Сафар Бекжан, я Ваши ухищрения знаю. Мы исполняем приказания, нас Ваша политика или какая-то монета не интересуют, но знайте, что теперь Вы не будете вызывать скорую помощь под предлогом, что “болит” живот или что-то другое. Теперь раскрылось, что Вы через докторов распространяете всякие обращения и поднимаете шум на весь мир. Никакой Вы не больной, понятно?

Бросилось в глаза его стремление показать себя грозным начальником.

По неписаным тюремным законам, заключенный должен молча слушать, когда говорит начальство. Всякие вопросы и разговоры могут кончиться плохо. Однако зная, что я все-таки буду возражать, начальство обычно спешило уйти. И этот “гость” тоже попытался сразу ретироваться, но я его опередил:

-Гражданин начальник, не назовете ли себя, хотя-бы, если Вы такой грозный?

-Беспрерывно пишешь на меня жалобы и еще спрашиваешь, кто я такой? Может, ты издеваешься над нами? Я начальник этой тюрьмы, и для тебя я Шухрат-ака!

Обернувшись, он приказал одному из своих сотрудников, стоявших с вытаращенными глазами : “Перевести его в 11-ю камеру!”.

“Будет исполнено, товарищ полковник!”, -ответствовал милиционер.

Я радовался, что избавился от одиночества, пока меня не привели в новую камеру. Не успел оглянуться, как дверь с грохотом захлопнулась. После яркого света в коридоре трудно было различить что-либо в полутьме камеры. Когда глаза, наконец, привыкли, обнаружил, к моему большому разочарованию, что все шесть коек в камере пустуют, как будто других заключенных на этом свете нет.

Но некоторое удовлетворение от “новоселья”, все-же, было. Двухмесячные протесты, определенно, дали какие-то плоды: предыдущая камера в ширину была полтора, в длину два с половиной метра, эта-же - раза в два побольше. Значит, здесь есть возможность “тасовки”, ходьбы до изнеможения. А иначе там, где со всех шести сторон тебя окружает бетон и сырость, неминуемо заболеешь...

Не прошло и полчаса, как дверь снова отворилась и вошел старший тюремный надзиратель, капитан милиции, лицо которого выдавало в нем казаха, хотя он хорошо говорил по-узбекски.

Я знал его: среди надзирателей он был самым лояльным. Скорую помощь я вызывал именно в его смену, потому что он позволял, хотя бы на минуту, остаться с врачом с глазу на глаз. Пользуясь этим, я и просил врачей позвонить куда нужно, сообщить о моем положении. Как стало известно позднее, это подействовало. Семья и товарищи, которые больше месяца после моего ареста не знали, в какой тюрьме я нахожусь и что со мной происходит, смогли получить хоть какие-то сведения. Пусть вознаградит Аллах этого стражника за то, что он, вольно или невольно, сделал доброе дело.

-Ну-ка, политик, выходите, встретитесь с тюремным правительством.

-Что, и в тюрьме есть свое правительство?, -спросил я удивленно.

-Здесь вопросы задаем мы, быстро собирай постель,- вместо ответа сказал капитан.

После недолгой ходьбы мы оказались в коридоре, непохожему на тюремный, если не считать железных дверей -по всему коридору была расстелена ковровая дорожка. Очевидно, это было сделано для того, чтобы надзиратели могли неслышно подходить к камере и через окошко наблюдать, чем занимаются заключенные. С этой-же целью в коридоре была размещена разная аппаратура.

Подошли к камере, на которой был выведен 18-й номер. Едва я вошел внутрь, как дверь камеры захлопнулась. Тусклый свет маленькой лампочки над дверью с трудом позволил разглядеть двух людей в углу камеры. Я поздоровался с ними. “Здорово, мужик!”, сказал тот, что сидел на “шконке” - железной кровати. Второй-же, который стоял перед ним на коленях, положив голову на железный стул, не проронил ни слова.

Я застыл посреди камеры с матрацем, свернутым под мышкой, став свидетелем сцены, которую до этого видел только в кино. Человек, стоявший на коленях, выглядел так, будто положил голову на плаху, роль которой выполняла табуретка. Не хватало только топора и маски палача.

-Что остолбенел, мужик, представление еще не начиналось. Можешь размещаться на любой свободной шконке, которая понравится. Чего боишься, “ментовский свидетель”? - снова заговорил тот, который сидел на койке.

-Друг, я тебе не ментовский-пентовский, меня посадили по политическим мотивам,- возмутился я.

-Мужик, здесь тебе не улица, здесь “друзей” нет. Здесь есть только “братва” и “мужики”. Не узнал меня? Я буду Ядгар Агзамхужаев. И здесь, и на улице меня зовут “братан” Ядгар. А еще меня называют “вор в законе”, может слышал такое? Но теперь послушаем Вас.

-Меня звать Сафар,- только начал я, как человек, стоявший на коленях, внезапно вскочил и, подбежав к двери, стал неистово колотить в нее и кричать: “Дежурный, дежурный, откройте дверь!”

Однако никто из надзирателей, обычно сразу прибегавших на малейший шум, на его вопли внимания не обращал. Когда же Ядгар встал с места и приблизился к кричавшему, тот спрятался за мою спину и зарыдал во весь голос.

-Не вопи, дверь не откроется. Твоя смерть нужна, чтобы этому человеку дали “вышку” ,- показал Ядгар на меня,- из-за такой твари, как ты, должны расстрелять “вора в законе” и политика. Не кричи, сволочь, играть в такие игры меня не заставит и сам Каримов. С тобой мы рассчитаемся в Таштюрьме!,- заорал Ядгар, потеряв терпение.

Я стоял, потрясенный увиденным, однако ничего не понимал. Ядгар подошел к двери и громко объявил:

-Алматов, забери его и играй лучше, если играешь! Знаю, сейчас ты сидишь в своем кабинете и ждешь, чем кончится дело! Можешь всем объявить: “Ядгар своего “трепача” пощадил!”.

Тут-же в коридоре завыла сирена, послышался топот бегущих людей и дверь нашей камеры распахнулась. Два милиционера ворвались в нее и без лишних слов вывели человека, который прятался за моей спиной. Когда они выходили, Ядгар сказал:

-Передайте Закиру, пусть не портит мне настроение, иначе подниму зоны! Пусть не задерживает продукты и сигареты, которые мне приносят!

Дежурный, взглянув на меня, только проскрипел зубами и тихо прикрыл дверь.

-Уважаемый, сидеть в тюрьме тоже политика. Вот, я с 14 лет сижу. Вышел на свободу в 26 и, едва стал “вором в законе”, снова посадили. На торжествах по поводу вручения мне короны “вора в законе” присутствовали самые знаменитые люди Узбекистана. Подарили 17 автомобилей. Гости приехали из Москвы, Грузии и даже из Италии. Три дня торжества обслуживали известные одесские воры. Объясню то, что здесь произошло, пусть это будет Вам уроком. За железной дверью начинается наша власть. Эта власть всегда была против любой политики. Мы в оппозиции и к тем, кто подобно Вам, называет себя “демократом”.

В этот момент снова открылась дверь и нам передали бумажный мешок. Ядгар, как ни в чем не бывало, положил мешок на железный стол и продолжил свою речь:

-Человека, которого Вы видели, привели сюда за 10-15 минут до вас. Это самый близкий человек Алмаза, претендента на звание “вор в законе”. Алмаз мой враг. Он изгадил весь Ташкент. Тот человек дал на суде показания против меня. По воровским законам, я его должен был сейчас убить. Вас привели сюда как раз затем, чтобы Вы стали свидетелем этого убийства. Но, по тюремным правилам, дать показания против вора - значит приговорить к смерти себя. Одним словом, они хотели одним ударом прихлопнуть и Вас, и меня. Поэтому я не стал убивать его сейчас, но в Таштюрьме я его достану, или это сделают мои люди в другой зоне, если он там окажется. Конечно, теперь мне навредят, рассказав, что я не не убил своего “трепача”, но это временно. Не хочу врать - знайте, что я поступил так вовсе не из жалости к Вам. Было бы гораздо хуже для меня, если бы я проходил с политиком по одному делу.

За 12 лет заключения я повидал немало таких, как Вы. Слышали о Власове, Кантария, Есинбаеве, которые первыми повесили флаг на рейхстаг? Я сидел вместе с сыном Есинбаева, Альбертом. Его посадили за то, что он разработал программу развала СССР. Сидя в камере, он написал ее заново. Я помогал переправлять эту программу на волю. Его обвинили в том, что он убил в Алма-Ате несколько человек. Но Альберт закончил юридический факультет МГУ. Такого человека просто так осудить нелегко. Судебный процесс над ним прерывался три раза, так как он делал заявления, что Ленин палач и убийца. Свои речи на процессе он репетировал перед нами. В конце концов его отец, Герой Советского Союза, и мать, Народный учитель СССР, письменно отказались от Альберта. В 1984-м он был приговорен к высшей мере наказания и затем расстрелян.

Чувствовалось, что Ядгар хочет произвести впечатление, что тоже разбирается в политике.

-Нынешняя ситуация отличается от той, что была тогда,- заметил я.

-Насчет нынешней поговорим попозже,- ответил он, открывая бумажный пакет. Там оказались несколько блоков “Мальборо”, сливочное масло, шоколад, лепешки и самса . Разложив все это на столе, Ядгар стал по одной раскрывать самсу, стараясь что-то найти. Наконец, судя по его удовлетворенному виду, он своего добился: в его руках оказалась маленькая луковица. Разрезав ее ножом, он вытащил оттуда крохотный целлофановый пакетик и раскрыл его. Внутри оказалось что-то, похожее на муку, и Ядгар сразу стал это нюхать, преображаясь на глазах. Плечи расправились, озабоченность на лице сменилась улыбкой. Теперь я понял, что Ядгар далеко еще не стар, высок, широкоплеч, явно занимался когда-то спортом.

Оказалось, что он нюхал кокаин.

-Добро пожаловать к столу. Оставьте показную ташкентскую скромность и берите вдоволь, чего хотите. Воспользуемся “щедростью” Закира Алматова. К сожалению, я тоже попался на крючок тех, кто внедряет в преступный мир наркотики, чтобы его нельзя было покинуть. Этот прием придумали московские “мудрецы”, но у нас своих тоже хватает, так что будьте осторожны, они могут приучить к наркотикам и оппозиционеров.

-Я уже обошел такой крючок. Меня месяц держали в камере №003-8, в первом подвале Таштюрьмы, где были такие провокаторы, но у них ничего не вышло. В конце концов они избили меня, но после поднятого скандала меня вынуждены были вновь перевести сюда.

-Я читал о Вас в газетах и, в общем, знаю о Вас достаточно. В 6-й камере сидит Улугбек Каттабеков из Чиназа, он рассказывал мне о Вас. Оказывается, демократы очень наивные люди. Коммунисты, в отличие от вас, хорошо знают тюремные порядки. Они не доверятся здесь даже своему отцу.

-Они же неверующие,- заметил я.

-Дело не в том, веришь в Бога или нет. Дело в том, можно верить человеку или нет. Например, я Богу не верю. Тот, кто кого-либо или чего-либо боится, вором стать не сможет. Коммунисты тоже ничего не боятся. Они сами себе и Бог, и закон. Поэтому они сидят в тюрьме, закрыв рот. “Демократы”-же, которые стали появляться здесь в последнее время, такие простодушные, что выкладывают все свои мысли первому встречному.

-У нас нет тайн, которые надо от кого-то скрывать, что бы о нас не говорили, -заметил я.

-Послушай, возьмем, для примера, из сидящих здесь ваших людей, того-же Улугбека. В камере четыре человека. Среди них, как минимум, один - “стукач”. Он провоцирует вас на откровенный разговор и передает каждое ваше слово, или-же там установлен специальный микрофон. И нас сейчас тоже слушают, но то, что мы говорим, им неинтересно. Улугбек ругал Самандара Куканова и плакался, что пострадал из-за Мухаммада Салиха. Но, по тюремным законам, нельзя говорить, что сидишь по чьей-то вине. Если посадили, значит, виноват сам. Никого не тяни за собой! Этот Улугбек надоел тем, что болтал, просили его или нет. Пришлось дать ему по физиономии и, кажется, он понял, больше не стал болтать…

-Было бы хорошо и на себя посмотреть. Узбекистан превратился в логово рэкетиров и угонщиков машин. Убить человека из-за пустяка, ограбить, открыть стрельбу стало обычным явлением. Разве не нормально то, что государство в этой ситуации объявило вам войну? Вы сами в этом виноваты.

-На самом деле, рост преступности провоцировало окружение Горбачева, чтобы дискредитировать его в глазах общества и затем свалить. Они хотели привести к власти “твердую руку”, мотивировав это необходимостью наведения порядка и борьбы с преступностью,- сказал Ядгар.

-Вы хотите сказать, что воры на самом деле гуманисты?!,-воскликнул я.

-Воры были всегда, независимо от государственного строя. Общества без воров не бывает. Пусть государство с нами борется, однако оно должно придерживаться при этом собственных законов и не возводить на нас напраслину. Ташкентские преступные группировки управляются МВД и платят ему “долю”. В результате они смогли отмыть свои “теневые” капиталы, направить их в законный бизнес и практически легализовались.

-Ядгар, если нас прослушивают, не боитесь ли Вы последствий того, о чем говорите?

-Я говорю это и для них. Нас нельзя держать вместе в одной камере. Если я буду так их разоблачать, одного из нас вынуждены будут отсюда убрать.

-По-моему, “наверху” готовится что-то другое. Я хочу начать голодовку протеста.

-Давайте сначала съедим то, что вынужден был, вопреки своему желанию, отдать нам Закир, а завтра объявим о начале голодовки,- заключил Ядгар, показав на стол.

Утром мы сдали остатки пищи дежурному и подали в тюремную администрацию наши заявления о начале голодовки - я с политическими требованиями, а Ядгар в связи со своим уголовным делом. Таким образом, начался первый день нашей голодовки.

О порядках и правилах проведения политической голодовки я впервые узнал от крымских татар. Я читал воспоминания их лидера Мустафы Джемилева о тюремных порядках и проведенных им политических голодовках. Они попали ко мне во время голодовки, которую проводили в 1984 году студенты крымско-татарского факультета педагогического института им.Низами в Ташкенте. В то время я учился на вечернем отделении факультета узбекской филологии этого института, а днем работал в издательстве “Узбекистан”. С удостоверением этого издательства можно было спокойно пройти даже в ЦК Компартии Узбекистана.

Голодовка проводилась в связи с постановлением ЦК КПУз о закрытии этого факультета. Они заперлись в одной из аудиторий своего факультета, расположенной на 4-м этаже здания пединститута по ул.Глинки, а шестеро из них были готовы в случае атаки выпрыгнуть из окна.

Я пришел вечером на учебу и увидел, что милиция никого не пропускает, окружив институт и объявив, что “занятий не будет”. Воспользовавшись своим удостоверением, я прошел через милицейский кордон. Заметив возле дверей связку каких-то бумаг, я положил её в свою сумку и вошел в здание. Но в коридоре один из преподавателей схватил меня за руку: “Срочно уходите отсюда, иначе и Вы окажетесь в “черном списке”. Вдвоем мы вышли из здания, а найденные бумаги я прочитал уже дома. Они как раз и оказались воспоминаниями Мустафы Джемилева, заставив меня восхититься мужеством крымских татар.

Тогда я понял, как власти боятся политической голодовки. Вообще-же, представление о тюремных порядках началось складываться у меня еще с рассказов деда.