У ВХОДА НА ТОТ СВЕТ

В 1969 году дед вернулся из заключения и сразу взялся за моё воспитание. Меня ещё не брали в школу, хотя мне исполнилось уже 8 лет. С приездом-же деда все изменилось. Я начал ходить в школу, объявились ранее неизвестные родственники, колхоз выделил нашей семье дом, расположенный посреди живописного сада. Смысл происходившего стал понятен мне позже. Оказывается, в тот год нас “реабилитировали”, хотя и неофициально. Точнее, сняли с нашей семьи обвинения в политической неблагонадежности, выдвинутые еще в 20-х годах из-за того, что мы имели отношение к властям Бухарского Эмирата.

Таким образом, я начал учиться сразу в двух школах - в обычной, государственной и у деда. При этом то, чему учил дед, совершенно противоречило тому, что я проходил в школе. Результат выяснился в 7-м классе. 1-го сентября у нас, как и во всем Узбекистане, звучал первый звонок, а на следующий день школа закрывалась и всех посылали собирать хлопок. Однажды наш класс вывели на поле, обработанное химикатом “меркаптофос”. Дед говорил мне о том, что этот химикат исключительно вреден для здоровья, поэтому, когда учителя ушли пить чай, я собрал ребят и рассказал, к каким последствиям может привести наша работа на таком поле. Весь класс в итоге бросил собирать хлопок и разошелся по домам.

Когда пришел домой я, там уже сидели нежданные “гости” - директор школы, милиционер, несколько неизвестных мне людей, а также отец.

-Моя жизнь прошла в хлопотах о деде, перед тюремными воротами, теперь ещё и ты хочешь добавить?,-сказал отец и неожиданно ударил меня по лицу.

-Это ещё мало для тебя. Если бы ты получал оплеухи почаще, держал бы при себе лишнее,- сказал милиционер.

Директор школы был наш родственник. “Об остальном поговорим потом сами”,- сказал он и увел “гостей”.

Та пощечина была первой и последней, которую я получил от отца. Но после этого случая меня больше не подпускали к хлопковому полю.

В 1978 году недалеко от нас разрушили здание, построенное когда-то немецкими военнопленными. В подвале здания ребята нашли железный сундук, в котором оказались книги, написанные арабским и латинским алфавитом. Я был “книжным пьяницей” и поэтому взял столько книг, сколько смог унести. Просмотрев эти книги, дед сказал мне, что люди, написавшие их, репрессированы.

На основе этих книг я написал позже статью “Вопросы критического реализма в узбекской литературе”. Она была посвящена творчеству Чулпана, Фитрата, Хамзы, Усмана Насыра и Абдуллы Кадыри. Статью я послал в журналы “Шарк юлдузи” (“Звезда Востока”) и “Гулистан”. Один экземпляр статьи показал Неъмату Салаеву, своему литературному наставнику. Прочитав статью, он изменился в лице и спросил: “Кто ещё читал это?”. Я сказал, что послал два экземпляра в ташкентские журналы. Достав телефонную книжку, он стал кому-то звонить.

-Наставник, можете ли Вы принять одного паренька? Он из рода Урганджи. Хорошо, наставник.

Положив книжку, Неъмат-ака повернулся ко мне.

-Ургенч хорошо знаешь?

-Не очень.

-Справа от базара есть техникум. Около техникума есть улица Пионерская, спросишь там дом Болта Давлатова, его все знают.

Таким образом я познакомился с Болта Давлатовым и потом многому у него научился. Вообще, упомянутая статья помогла мне узнать характеры многих людей. Например, из журнала “Шарк юлдузи” я получил ответ за подписью Шукура Курбана, где было сказано: ”Ваша статья в журнале печататься не будет (возможно, догадаетесь, почему), но свое исследование продолжайте”. Из журнала “Гулистан” пришло паническое письмо, написанное Ахмадом Агзамом. Он посоветовал мне больше не заниматься такими делами.

В то время в Хорезме стал повсеместно сохнуть гуржум - большое дерево, которое растет только в наших краях и дает исключительно густую и прохладную тень. Среди народа пошел разговор: “Если высохнут все деревья, оазис будет засыпан песками”. Мой дед говорил, что “... это устроила Москва, чтобы переселить хорезмцев в Тюмень”.

К концу 70-х экологическая трагедия в Аральском регионе несколько разбудила творческую интеллигенцию, молчавшую долгие годы. Предметом обсуждения в литературных кругах стали не только сугубо профессиональные, но и социальные проблемы. Разговор при этом обычно шел вокруг произведений поэтов Абдулла Арипова, Рауфа Парфи и Эркина Вахидова. Мое-же внимание больше привлекали стихи Мухаммада Салиха, тогда мало кому известного поэта. Большинство их не понимало, но были и те, кого они заинтересовали. На одной из встреч, в частности, я познакомился с поэтами Матназаром Хакимовым и Шакир Беком. Оба окончили Таганрогский университет и недавно приехали в Хорезм. Проведя несколько лет на Украине, они прониклись там национально-освободительным, антиимперским духом, что от них передалось и мне.

Дед старался приучить меня к восточной литературе, однако она давалась мне с трудом. Западную-же читать и понимать было гораздо легче. Постепенно и сам я стал публиковаться в районной, областной, затем республиканской печати.

Поступить на факультет журналистики ТашГУ в 1979 году я не смог. На следующий год меня забрали в армию и два года я провел во внутренних войсках. Военная служба тоже стала большой школой, поскольку помогла понять истинное лицо советского строя. Один солдат увидел, что я передаю письмо близких подсудимому и доложил об этом начальству. После этого меня перевели служить из Москвы в Тулу. Там мы охраняли заключенных в одном из “исправительных учреждений”, как принято было называть места заключения в Советском Союзе. Конечно, тогда мне и в голову не могло прийти, что и сам я через некоторое время стану заключенным, и мой армейский опыт мне поможет. Но говорить о том, что я служил в “ВВ” (внутренних войсках), в тюрьме было нельзя.

Одним словом, 13 лет спустя, 28 сентября 1993г., я сидел в тюрьме МВД Узбекистана, и это был первый день нашей голодовки.

-Сколько сидите?,-спросил Ядгар, продолжая нюхать свое зелье.

-Сегодня пошел третий месяц.

-Третий месяц?,-рассмеялся Ядгар. -Раньше тоже сидели, наверно?

-Нет, не сидел, но уголовное дело открывали и одну неделю держали в КПЗ.

-Уважаемый, я провел три года в одиночке, и не где-нибудь, а в “Белом лебеде”,- сообщил Ядгар.

-Это тюрьма на острове в Балтийском море?,-спросил я.

-Откуда это знаете?

-Читал в книгах.

-То, что Вы читаете в книгах, нам пришлось испытывать на своей шкуре. Меня отправили туда, когда я объявил, что хочу стать “вором в законе”. Это самая жуткая тюрьма в мире. Государственные преступники и диссиденты содержались там в одиночных камерах. Даже горбачевская гласность туда не проникла. Там были такие люди, которые давно должны были выйти на свободу, но их объявили умершими…

Искоса взглянув на дверь, Ядгар заметил: ”Надзиратель сменился”, и продолжил:

-Мой отец - доктор наук, профессор. То, что я пошел совсем по другой дороге, ему, конечно, не понравилось и он написал в газетах, что от меня отказывается. Семьей он никогда не занимался, всю жизнь служил только государству. Оказалось, однако, что властям нужны были только его знания и ум, и когда он заболел туберкулезом, то стал им ненужен, его просто забыли. Сейчас он находится в тяжелом состоянии, и его лечат мои люди, за мои деньги. Власти боятся не старых ученых, они боятся силы. Вот, Вы сидите два месяца - хоть раз Вам принесли передачу?

-Нет, даже на встречу с адвокатом мне разрешения не дают.

-Вот именно, Вас не боятся - боятся меня, потому что у меня есть деньги, есть люди. В июле этого года в здании Верховного Суда Узбекистана была стрельба. Эту “разборку” устроил я. Алмаз, которого тогда судили - человек КГБ. Он свалил на меня вину за дела, которые делала его группа, и я приказал их расстрелять. Эта гнида уцелела, но его главные, верные люди подохли. Его тогда не осудили, но говорят, что он теперь боится показываться на улице и предпочитает сидеть в подвале КГБ. Если бы он был настоящим “братаном”, не посадил бы сам себя. Тот, который должен был умереть вчера, тоже был его человеком. А наверху сидит брат Алмаза. Он занимает там большую должность,-Ядгар показал на потолок, туда, где находилось здание МВД.

-Значит, вчера они хотели пожертвовать своим человеком?,-спросил я.

-Вчерашняя провокация придумана не Закиром. Ее организовал Алиев, председатель Комитета национальной безопасности.

-Если они прослушивают камеру, почему-же тогда меня или Вас отсюда не забирают? - поинтересовался я.

-Возможно, их планы нарушило то, что мы объявили голодовку. Если голодовка распространится на всю тюрьму, кое-кто лишится погон. В январе мы сделали это в Таштюрьме, после этого убивать подследственных стали меньше,- ответил Ядгар.

Действительно, пытки, вплоть до убийства, во время следствия применялись очень часто. Но властям удавалось (и все еще удается) скрывать это от международной общественности, даже вводить ее в заблуждение. Делегация полицейской академии Франции, например, которую специально пригласил Каримов, после посещения предварительно подготовленных “образцово-показательных объектов” заявила, что с заключенными в Узбекистане обращаются вполне хорошо…

Вспоминается, что аналогичную роль в 30-е годы сыграла делегация, воглавляемая Роменом Ролланом. В то время как миллионы туркестанцев умирали от голода, французские интеллектуалы объявили, что “Узбекистан процветает”.

Прошел первый день голодовки. На то, что хочется есть, внимания не обращаю и спокойно занимаюсь воспоминаниями...

Я приехал в Ташкент осенью 1982 года. Надо было готовиться к поступлению на учебу, устраиваться на работу. С поэтом Аманом Матчаном мы познакомились еще в Хорезме, и он обещал помочь, когда я приеду в Ташкент. Он работал в издательстве литературы и искусства им.Гафура Гуляма. Аман Матчан познакомил с поэтом Кадамом Саидмурадом и попросил его пристроить меня. Вскоре я начал работать в издательстве “Узбекистан”, ходить на встречи творческих деятелей. В Ташкенте было немало групп, в которые собирались люди, близкие по духу и интересам. Так я и познакомился с Мухаммадом Салихом и кругом его друзей, куда входили поэты Рауф Парфи, Ахмад Агзам, Ибрагим Хаккул, художник Исфандиер Хайдар, ученый-биолог Бек Ташмухаммедов и другие.

В то время в КПСС наступило “время тяжелых утрат”. В Москве один за другим умерли Суслов, Брежнев, Черненко, в Ташкенте - Рашидов, затем советскую державу возглавила новая “сильная рука” - Андропов. В советской печати началась кампания по обвинению узбеков во взяточничестве. Усманходжаев, пришедший на место Шарафа Рашидова, на ХVI-м пленуме ЦК Компартии Узбекистана обратился к “великим русским братьям” с просьбой о помощи в чистке республики. Вскоре из прокуратуры СССР прибыла команда “чистильщиков”, сначала во главе с Каракозовым, а затем - Тельманом Гдляном. Началось что-то ужасное. На самом деле это были репрессии не против воров-коммунистов, а против народа.

Люди, группировавшиеся вокруг Мухаммада Салиха, стали все больше обсуждать не вопросы литературы и искусства, а социально-политические проблемы. Это явление не было запланированным - вероятно, его вызвало возрождающееся национальное самосознание. Появились листовки такого содержания: “Прекратите обвинять узбеков во взяточничестве: если несколько коммунистов берут взятки, виновата не нация”. Молодая поэтесса Дилором Исхакова расклеила эти листовки даже возле здания ЦК Компартии Узбекистана.

Видимо, после этого случая за дело взялось КГБ. Агенты этой организации, под видом литературной критики, обрушились на Мухаммада Салиха, пытаясь уничтожить его, прежде всего, как творческого деятеля. Одна за другой в узбекской прессе стали появляться статьи, где каждое произведение Салиха подвергалось разносу. Однако эта кампания дала результат, противоположный задуманному. В Москве, прибалтийских республиках, на Украине и за-рубежом стали переводить и печатать его стихи. В этой ситуации КГБ предпочло не создавать диссидента из числа узбеков, а стало воздействовать на его сторонников, запугивая их по-одному и стремясь уничтожить таким образом группу Салиха. Однако она все-же сохранилась, хотя число её членов сильно уменьшилось.