У ВХОДА НА ТОТ СВЕТ

Часть первая. ПОДЗЕМЕЛЬЕ
Глава 5

Заскрежетала железная дверь. Все, однако, лежат без движения. Постояв молча с минуту, дежурный прочитал по бумаге, которую держал в руках, четыре фамилии и велел им выходить по-одному.

Названные обнялись и попрощались с Ядгаром. Пользуясь этим, “братан” передал им на ухо свои поручения. Дверь закрылась и мы снова остались вдвоем. Ядгар стал озабоченно ходить по камере взад-вперед. Как бы он ни старался выглядеть бодро, последствия голодовки сказались и на нём: под глазами появились синяки, плечи снова поникли. Человек, который раньше мог часами беспрерывно ходить по камере, сегодня устал уже через 5-6 минут и вновь сел на кровать.

-Уважаемый, не сегодня-завтра вопрос одного из нас решится, потому что если голодовка будет продолжаться, они будут вынуждены установить медицинский надзор. Здесь своего постоянного врача нет. Если кто-нибудь из нас заболеет, у них будут неприятности. Мне нужно сказать Вам пару слов по “телефону”,- сказал Ядгар с таинственным видом.

Я приставил к уху рукав тулупа, в который был завернут.

-Друга Каримова, который потом с ним разругался, Вы должны знать. Он и с нами тоже был очень близок. Но он продал и нас, как Каримова, и остался в итоге ни с чем. Теперь он перешел к вам, будьте с ним осторожны!- сказал Ядгар.

Зная, о ком идет речь, я тем не менее спросил:

-Кто это, я не понимаю?

-Мирсаидов ,- последовал ответ и Ядгар положил “телефон”.

Шестой день голодовки, как и предсказывал мой напарник, оказался богатым на новости. Утром в камере появился начальник тюрьмы. Сначала он попенял Ядгару: “Голодать заодно с каким-то политиком тебе не к лицу. Если бы они пришли к власти, давно отрубили бы тебе руку!”. Потом подошел к моей кровати.

-Парень, ты на кого надеешься, играя в такие игры? Что вы добились, споря с президентом? Твоему Мухаммаду Салиху давали работу, предлагали возглавить правительство, но вы заартачились - что вы вообще за люди? Если бы неделю назад ты послушался Йигиталиева, сейчас отдыхал бы на воле. Теперь хоть голодай, хоть умирай, бесполезно! Да ты и так уже дошел!,- сказал начальник и покачал головой.

Этот тип людей целует ноги сильному и пинает слабого. Не имея собственной гордости, они и других считают беспринципными. Я хотел ему возразить, но звуки застряли в пересохшем горле.

-На улице стоит Ваша жена. Мы примем от нее передачу, если возьмете. Не заставляйте плакать Вашего сына, возьмите по-хорошему вещи и напишите, что прекращаете голодовку,- сказал стоявший возле начальника дежурный.

-Передайте, чтобы простили меня, если умру,- ответил я хриплым голосом, и самому почему-то стало легче, даже сухость в горле исчезла.

Не зная, что делать, начальник тюрьмы и дежурный постояли некоторое время, затем резко повернулись и вышли, с силой захлопнув дверь. От грохота я вздрогнул, но тут-же успокоился.

-Большой, тут говорили про какого-то Йигиталиева. Не о прежнем-ли председателе Верховного Суда Садыке Йигиталиеве шла речь?,- спросил Ядгар.

-Да, этот человек пытался провести операцию по смещению Мухаммада Салиха с поста председателя партии. Он обещал мне, что если я оклеветаю Салиха на съезде партии, то стану депутатом, получу квартиру, машину, в общем - “красивую жизнь”.

-Почему не согласились, если бы выпустили, можно было потом сбежать,- усмехнувшись, сказал Ядгар.

-Знаете-же, что они не такие простаки,- ответил я,- прежде чем меня выпустят, я должен был зачитать перед телекамерой составленную ими речь.

Кажется, поняв, что его предложение выйти на свободу таким образом прозвучало весьма двусмысленно, Ядгар несколько смутился.

Да, бывший председатель Верховного Суда Узбекистана Садыкжан Йигиталиев тоже был из тех недовольных номенклатурщиков, которые сблизились было с оппозицией. После вступления в “Эрк” он исполнял обязанности одного из секретарей партии. Однако его коммунистическая натура все-таки проявилась. Как только председатель “Эрк”а выехал из Узбекистана, власти вызвали Йигиталиева и другого коллаборациониста - Шоди Каримова, - и вручили им некий план. Цель этого плана состояла в том, чтобы провести съезд партии и сместить председателя.

Председатель партии Мухаммад Салих эмигрировал из Узбекистана в апреле 1993 года, а мае состоялся Центральный Совет партии, на котором было принято решение созвать очередной партийный съезд. Йигиталиев и Шоди Каримов стали усиленно готовиться к съезду, согласовывая каждый свой шаг с властями. В течение трех месяцев они ездили по областям и уговаривали членов партии выступить на съезде против Салиха. Они утверждали, что в случае его смещения с поста председателя власти прекратят репрессии против партии, вернут конфискованную собственность и разрешат возобновить издание партийной газеты.

Власти знали, что отделить Мухаммада Салиха от партии будет нелегко - для этого им нужно было бросить тень подозрения на лидера, известного своей прямотой и честностью. С этой целью, по рекомендации КГБ, государственный советник Мавлон Умурзаков пригласил к себе профессора Шоди Каримова. Советник не ошибся: профессор сразу нашел материал для готовящегося сценария. Он сообщил, что во время поездки в Каракалпакию для подготовки съезда познакомился с неким Уразали Джумаевым, который признался, что во время кампании по выборам президента Узбекистана передал партии “Эрк” золотую монету из музея. По словам Ш.Каримова, Уразали даст нужные показания против Мухаммада Салиха, если ему что-нибудь пообещать.

Вопрос был настолько важным, что Мавлон Умурзаков вместе с Шоди Каримовым и своим помощником Ахмадом Атаджановым немедленно вылетел в Ургенч, областной центр Хорезма. Умурзаков остался в Ургенче, а помощника послал в Эллик-Калу, в Каракалпакию, чтобы тот привез Джумаева. Вначале Уразали отказывался, но когда ему пообещали пост хокима (главы администрации) Берунийского района Каракалпакии, он написал следующую записку: “Деятель “Эрк” Сафар Бекжан взял у меня, якобы для экспертизы, золотую монету, представляющую историческую ценность, но назад её не возвратил. Уразали Джумаев, директор районного музея”.

“Сценаристам” этого было достаточно. Предполагалось, что после ареста Сафар Бекжан, в конце концов, будет вынужден написать признание, что “монету взял М.Салих”.

27 июля, примерно в 8.30 утра я пришел в штаб партии “Эрк”, расположенный на массиве Карасу. Около 10 часов приехали двое в гражданском и, сказав: “С Вами хочет побеседовать начальник отдела организованной преступности Сергей Тахтин, потом мы привезем Вас обратно”,- повезли в министерство внутренних дел. Кабинет Тахтина был расположен на четвертом этаже министерства. Когда мы туда вошли, оказалось, что кроме Тахтина, там находится и прокурор Ташкента Эргаш Джураев. “Беседа” вскоре превратилась в допрос, который длился 15 часов, после чего меня спустили в подвал МВД.

Но это была только первая часть сценария. Вторая началась с того, что в подвал, с целью меня “навестить”, явился сам Йигиталиев.

Было 22 или 23 сентября (человек в подземелье теряет чувство времени, потому что нечем его измерять. Не знаешь, когда день, а когда ночь. Если-бы хотя-бы были часы, каждые 24 часа можно было-бы отмечать, что прошли сутки. Дежурные и охранники никогда не называют дату и время). Примерно через час после вечерней “баланды” дежурный объявил:

-Бекчанов (моя фамилия по паспорту -прим.авт.), идите на допрос.

Я двинулся по длинному коридору в направлении выхода. Стоящий у первой двери охранник жестом указал войти внутрь. Еще один длинный коридор, с правой стороны которого около десятка дверей, все закрытые. Наконец, очередная дверь оказалась открытой. Я остановился перед ней и не поверил своим глазам: внутри, на месте, где должен был находиться следователь, сидел Садык Йигиталиев. Войдя в комнату, я увидел, что там присутствует и следователь Хусан Ахмедов, который вёл мое дело.

Едва я вошел, как Йигиталиев встал с места и, раскрыв объятия, пошел мне навстречу:

-Сафаржон, как Ваше здоровье, мы очень о Вас беспокоились. Я видел Вашу супругу и сына, и мне стало Вас жалко,- сказал он и хотел было меня обнять, но передумал и только похлопал по плечу.

Йигиталиева я знал два года. Он всегда одинаково смеялся и одинаково сердился. Этой привычкой Йигиталиев напоминал артиста театра “Хамза” Якуба Ахмедова. Ничего оригинального у этого артиста нет. Причем ни своего деланного смеха, ни искусственной улыбки от зрителей он не скрывает.

Йигиталиев повел речь издалека:

-Сафаржон, это было в самый разгар “узбекского дела”. Мы судили министра хлопковой промышленности. Он отказался дать показания на вышестоящих руководителей. В результате его приговорили к смертной казни. Можно сказать, человек пропал ни за что. Сейчас его никто не вспоминает. Все равно тех руководителей тоже осудили. Вот и Вы оказались в похожей ситуации. Мухаммада Салиха все равно посадят. Сейчас его будут снимать с поста председателя партии. Я долго работал судьей и опыта имею достаточно. Из каждой мухи можно сделать слона. Вы спасете себя, сказав пару слов о том, что представляет собой Салих. Мы вдвоем с Шоди Каримовым ходатайствовали за Вас перед верхами. Через пару дней будет съезд. Там будут присутствовать люди из аппарата президента. Скажете пару слов о Салихе, будет достаточно. Об остальном подумайте сами.

Произнеся свою речь, Йигиталиев посмотрел на Ахмедова. Однако следователь продолжал сидеть молча.

-Садык-ака, оказывается, у Вас есть столько чего сказать, почему-же Вы не говорили этого в лицо самому Салиху, пока он был в Узбекистане? И потом тоже не раз разговаривали с ним по телефону. У меня нет привычки кого-то подставлять. Если Вы хотите сделать это дело моими руками, Вы сильно ошибаетесь,- ответил я.

-Еще раз повторяю: подумайте о себе, о своей семье, прежде чем говорить,- сказал с нажимом Йигиталиев.

-Как раз о семье я и думаю, когда говорю. Я не хочу, чтобы однажды моему сыну сказали, что его отец совершил предательство, -едва успел сказать я, как бывший судья прорычал:

-Где монета!?

-А Вы здесь что - следователь?, -спросил я, тоже вспылив.

То-ли боясь, что разговор зайдет слишком далеко, то-ли почему-то еще, но Ахмедов положил этому конец, сказав:

-Пусть весь этот разговор останется здесь, Садыкжон-ака.

Меня вновь возвратили в камеру...

Шестой день голодовки.

Ядгара увели. К вечеру меня тоже вывели в коридор, одели наручники и мы пошли в направлении верхних ворот. За воротами послышался плач ребенка. Голос, который его успокаивал, показался мне знакомым. Напрягая ослабший слух, я узнал голос Курбаной. Снова раздался плач сына. Не помня себя, я прохрипел:

-Джалолидди-н!

Кажется, Курбаной услышала.

-Хозяин!* ,- закричала она.

-Заведите заключенного в машину!,- скомандовал дежурный надзиратель. Меня посадили в кузов машины, предназначенной для перевозки заключенных. В кузове было совсем темно, так как в нем имелось только маленькое отверствие для доступа воздуха. Машина проехала метров 10-15 и остановилась возле ворот.

Здесь я их и увидел. Курбаной, держа на руках Джалолиддина, оглядывалась по сторонам, словно кого-то разыскивая, а затем показала сыну на машину. Я приставил рот к отверствию и снова закричал: “Джалолиддин!” .

Жена с сыном ринулась к машине, но милиционер преградил им путь. В этот момент я потерял их из виду и, крича что было сил, стал бить по железной двери кузова.

Глаза увлажнились. Это были первые слезы с тех пор, как меня арестовали. Позже, даже при желании, я заплакать уже не мог. По мере того, как срок пребывания в заключении удлиняется, чувства твердеют. Перед глазами постоянно находятся умирающие или уже мертвые, искалеченные или те, кого калечат теперь, безвинные и угнетенные, жертвы и палачи - все они постоянно с вами, не покидают вас даже во сне. Сами вы тоже не раз оказываетесь рядом со смертью и потихоньку, постепенно, но обязательно привыкаете к этому ужасу.

Пока, однако, я еще не успел к нему привыкнуть. Сегодня только 2 октября 1993 года. Я еще сохранил присутствие духа и не хочу кого-либо предавать. Я боюсь оказаться слабым и бесхарактерным.

В детстве отец говорил мне: “Дед воспитывает тебя мягко, ласково, хотя сам он человек жесткий, бесжалостный”. Я не хотел быть мягким, хотел быть таким- же “бесжалостным”, как дед. Но так и не стал таким, и зная это, мучался оттого, что некоторые считали меня мягкотелым и даже способным на предательство.

Возможно, раньше это тягостное чувство было вызвано стремлением не выглядеть слабым перед отцом. Однако теперь, когда Йигиталиев, притворно улыбаясь, раскрыл передо мной свои объятия, я почувствовал, что оно проснулось вновь. Я знал, что мне выйти отсюда будет нелегко: для этого я должен был избавиться от своего упрямства. Но это было невозможно - я никогда не стал бы таким, как Ахмад Агзам, не смог бы отказаться от самого себя.

Из подвала МВД меня привезли в Таштюрьму и вновь поместили в подземное помещение. Это место было мне знакомо, здесь я уже “гостил” в августе. Спускаясь вниз, я соображал, что делать, если вновь окажусь в камере 003-8, с “лохмачами”, сотрудничающими с СНБ.

1-й спецподвал подчинялся администрации Таштюрьмы только в хозяйственных вопросах. Охрану, наблюдение и следствие осуществляла Служба национальной безопасности. Подвал, вместе со зданием, под которым он находится, был сооружен во время Второй мировой войны пленными немцами. Здесь около 30 камер и шесть прогулочных площадок. Чтобы проникнуть сюда, надо пройти через две железные двери. Даже сотрудникам Таштюрьмы для этого нужно специальное разрешение.

Заключенных, помещенных в спецподвал, проверяют в два этапа. На первом их разделяют догола и дотошно проверяют всю одежду. Этот обыск часто проводит сотрудник-женщина, что не может не задеть мужскую гордость. Наоборот, заключенных-женщин может обыскивать мужчина, что вдвойне унизительно.

На втором этапе у заключенных берут отпечатки пальцев. На тюремном жаргоне это называется “игра на пианино”. Здесь-же проводится медицинское обследование. На самом деле никакого обследования нет: просто у заключенных берут по 200 граммов крови. Наркоманы и тяжелобольные от этой процедуры освобождаются. Такой “проверке” ежедневно подвергаются сотни заключенных.

Место в Таштюрьме, где проводится проверка и где заключенные содержатся некоторое время, называется “вокзалом”. Однако тех, кого направляют в спецподвал, здесь долго не держат.

Слава богу, на этот раз меня привели к камере №004-20. Из комнаты дежурных вышел надзиратель со связкой ключей и подошел к нам.

-Лицом к стене!,- скомандовал конвойный.

-Это же доходяга, он может умереть, если будет сидеть один!- воскликнул надзиратель.

-Он еще и голодает в таком состоянии,- ухмыльнулся конвойный.

-Сколько дней прошло с начала голодовки, поставили-ли его под медицинский надзор?,- спросил надзиратель.

-Медицинского надзора нет. Если помрет, составят документ, что повесился,- спокойно ответил конвойный.

Камера была очень тесной. С одной стороны в три яруса стояли кровати. С другой - стол и три стула. Стены были не шершавые, как в тюрьме МВД, а гладкие, выкрашенные в белый цвет. Из-за этого казалось, что в камере светло, хотя лампа тоже светила тускло. Самое главное - под ногами был не бетон, а деревянный пол.

Расстелив матрац, лежавший на кровати, я лег и тут-же уснул, так как очень устал. Сколько прошло времени, не знаю, но когда проснулся, оказалось, что меня накрыли одеялом. Камера была наполнена вкусными запахами. Посмотрев на стол, я увидел, что он уставлен фруктами и другими яствами. Решив, что надо мной решили поиздеваться, я разозлился и, вскочив, стал тарабанить в дверь. То, что надзиратель в это время наблюдал за мной в окошко, я понял, только услышав его голос:

-Сафарбай, кончай сходить с ума, подумай о семье.

Надзиратель говорил на хорезмском диалекте, очевидно, желая дать знать, что он мой земляк.

-На столе письмо от твоей жены, прочитай и вправь себе мозги,- сказал он и захлопнул окошко.

Действительно, на столе лежало письмо жены, а также список переданных мне продуктов.

“Ассалому алайкум, как Вы себя чувствуете,

здоровы-ли? Мы слышали, что у вас снова открылась язва желудка. Джалолиддин каждому, кто приходит в дом, показывает Вашу фотографию и плачет: “Хочу к папе, к папе хочу”. Говорят, Вы голодаете. Все из-за этого волнуются. Просим закончить голодовку и подумать о себе. Скучающие по Вам Джалолиддин и Курбаной.

2 октября 1993 года”.

Из письма я понял, что голодовка хоть немного, но своей цели достигла. Значит, можно было ее прервать и подождать, что будет дальше. Может, дадут разрешение на встречу с адвокатом.

На столе оказалась еще пачка писчей бумаги, а под ней - стопка книг.

Одним словом, после шести дней голодовки я уселся за “дастархан” (скатерть, заменяющая обеденный стол -ред.). Попробовал понемногу всего и хотя по-настоящему поесть не смог, желудок, считай, насытился. На самом деле, я почувствовал себя хорошо благодаря письму жены и каракулям Джалолиддина под контуром его руки на обороте письма. Если в тюрьме человек может быть счастлив, я был счастлив в этот день, потому что впервые с момента ареста получил маленькую, но очень дорогую для меня весточку от семьи, с воли.

Во-вторых, наконец-то мне в этот день удалось написать подражание газели Фурката. Это стихотворение было первым из написанных в заключении. Для того, чтобы я взял карандаш в руки второй раз, потребовался еще ровно один год...