У ВХОДА НА ТОТ СВЕТ

Две свободные койки в камере 004-20 первого спецподвала пустовали еще примерно двадцать дней. За эти дни я немного пришел в себя. Каждый день, в числе других заключенных, меня выводили на свежий воздух. Дни здесь проходили быстро. Три раза в неделю давали газеты “Правда Востока” и “Халк сузи”(“Народное слово” -главная официальная газета -прим.пер.)

Утром, после прогулки, раздали “баланду”. Не прошло и полчаса, как в камеру вошел дежурный. Глядя в бумагу, он стал спрашивать:

-Имя, фамилия, по какой статье обвиняетесь, год рождения, семейное положение, место работы?

-Обвиняемый Бекчанов Сафарбай Джумабаевич, родился в 1961-м году, обвиняюсь по статье 169, часть 3 Уголовного Кодекса Узбекистана, женат, имею одного ребенка, член Центрального Совета Демократической партии “Эрк”,- отвечал я по мере получения вопросов.

-С сегодняшнего дня будешь ходить к следователю. По пути ни с кем не разговаривать, не делать никаких знаков, за каждое лишнее движение будешь строго наказываться, понял?!, -сказал дежурный жестко.

Я вышел из камеры и пошел, согласно правилам, с руками за спиной, по центру коридора, не глядя по сторонам. В конце коридора стояли два охранника в военной форме. Дежурный, шедший сзади, протянул одному из них бумаги.

-С правилами знаком?,- спросил охранник.

Пришлось опять пересказывать все свои данные.

-Руки перед собой!,-последовала команда.

На руки одели наручники. Автоматически открылась зарешеченная дверь на лестницу, ведущую наверх.

-Средним шагом, вперед!, -приказал охранник.

Поднимаясь по лестнице, я подумал: похоже, их сценарий с монетой провалился и, продержав меня три месяца без следствия, но не получив результата, они теперь хотят предъявить мне другое обвинение.

Поднявшись по лестнице, повернули налево. Двор Таштюрьмы был полон народу, и все почему-то обернулись в мою сторону. Кого только здесь не было - люди в военной форме, в робе заключенных, “блатные” в хорошей одежде, с четками в руках и жвачкой во рту, наконец, отправляющиеся “по этапу” - разного возраста, изможденные и оборванные, с котомками на плечах.

Какой-то тюремщик в звании капитана, стоявший возле одноэтажного здания с вывеской “Следственное отделение”, направился к нам. Я где-то его видел, но в тот момент не мог вспомнить, где.

-Сафар-ака, Вы еще в заключении? Вас.., -обратился было он ко мне, но ему не дали договорить.

-Быстро убирайтесь отсюда, у Вас что - лишняя голова!?, -резко сказал капитану один из сопровождавших.

Замолчав, капитан застыл на месте, не зная, что делать. Позже я все-таки вспомнил, где его видел. В 1989-90 годах он приходил в гражданской одежде и брал у меня газету движения “Бирлик”. В этой газете была опубликована и его статья о необходимости тюремной реформы.

Перед входом в следственное отделение стояло устройство, подобное тому, через которое пропускают пассажиров в аэропорту перед посадкой в самолет. Сняв наручники, меня провели через него. Один из охранников стал было надевать наручники снова, но его остановил дежурный, который меня принимал:

-Не надо, его дело расследует СНБ.

В голове после этих слов мелькнуло: “Это что еще придумали? Ведь моим делом должна была заниматься прокуратура Ташкента?!”

-Руки назад, как войдешь в дверь, повернешь налево,- приказал охранник.

Проходя по коридору, я слышал, как за закрытыми дверями раздаются вопли, ругательства, стоны и звуки ударов: избиения, пытки и издевательства в Таштюрьме были обычным явлением.

Наконец, открыли комнату, приготовленную для меня. Размером она была примерно три на четыре, в ней стоял стол и четыре стула, прикрепленные к полу. Пока я разглядывал комнату, охранник вышел, затворив за собой дверь, однако я этого не услышал, так как дверь была деревянной. Сев на стул, стал размышлять:

Сегодня 22 октября. Через пять дней будет три месяца, как меня арестовали. Санкция на мой арест была подписана прокурором Ташкента Эргашем Джураевым. Через три месяца она теряет силу, и продлена санкция может быть только прокурором области, либо Генеральным прокурором Узбекистана. Так должно быть по закону, однако в Узбекистане нет государственных чиновников, действующих по закону. Достаточно сказать, что тот-же Эргаш Джураев, будучи прокурором города, одновременно был и следователем.

Джураеву около 55 лет. Рост ниже среднего, узколобый, смуглый. В 80-х, работая прокурором Ташкентской области, назвал Узбекистан вотчиной воров, взяточников и посадил очень много людей. Был помощником Гдляна и Иванова - душителей узбекского народа. Во времена перестройки Джураев был уволен из органов прокуратуры и работал в министерстве внутренних дел на хозяйственной должности. Однако при Каримове, который называл гонения против узбекских руководителей необоснованными, Джураева назначили прокурором Ташкента. И это не случайно - последние тридцать лет Эргаш Джураев был основным исполнителем политических провокаций, и этим он войдет в историю.

Руками таких типов, как Джураев, СНБ и МВД делали свои самые черные дела. Придет время, и Аллах воздаст им всем должное.

Недавно Джураев, будучи в компании наших знакомых, заявил: “Мы очень боялись оппозиции и, если делали ошибки, то, вероятно, поэтому”.

Не оппозиции, а Бога надо бояться, “товарищ” Джураев.

Я помню допрос, который он проводил сразу после моего ареста. Джураев кричал, как сумасшедший: “Я тебя убью!”. Когда я ответил: “Если меня убьют, то только по воле Аллаха”,- Джураев окончательно взбесился: “Бог, который тебя убьет, это я!”, после чего мне осталось только сказать: “Избавь, Аллах!”

Этот случай еще раз показал мне, какие циники и безбожники находятся у власти в Узбекистане.

“Значит, теперь СНБ будет открыто заниматься моим “делом”,- сделал я вывод, и в душе снова закипел протест.

Открылась дверь и вошли два парня. Одного из них я часто видел и раньше. Звали его Шухрат. Он присутствовал на заседаниях Центрального Совета нашей партии в качестве официального представителя СНБ. Эти заседания были открытыми и на них могли присутствовать представители прессы, правительственных учреждений и наблюдатели от политических и общественных организаций. Второго я не знал, но его представил Шухрат:

-Это человек из отдела внешней разведки, он тоже будет заниматься с Вами по своей линии.

-Я имею право ни с кем не разговаривать, пока не встречусь с адвокатом, и мне все равно, откуда вы,- заявил я.

-Вам дважды давали адвоката, но Вы их отвергли. Других желающих защищать вас нет, Ваши родственники сбились с ног, пытаясь найти такого,- ответил Шухрат.

Лет тридцати пяти, среднего роста, рыжеватый, с усами, он всегда аккуратно одевался и стремился выглядеть респектабельно, но это ему плохо удавалось. Его спутник, который работал во внешней разведке, был высокого роста, смуглый, похож на кунградских узбеков.

-По нашим сведениям, в 1986 году Вы уже привлекались к уголовной ответственности. Вас должны были посадить еще тогда, но Ваше дело почему-то не стали рассматривать в суде, а только уволили с работы и из института, - сказал Шухрат.

-Тогда, как и теперь, меня арестовали по сфабрикованному обвинению. Прокурор Ленинского района Ташкента заявил тогда моему отцу, что я скрывал у себя дома членов подпольной организации “Исламская школа”. Отец пообещал увезти меня из Ташкента, и меня отпустили. После этого два года я не жил в Ташкенте,- ответил я.

Тайная “Исламская школа”, действительно, была подпольным учебным учреждением, созданным как альтернатива официально зарегистрированным и находившимся под контролем КГБ бухарской и ташкентской медресе. Она не имела постоянного адреса - несколько десятков молодых мулл-миссионеров кочевали по всей Средней Азии, проводя занятия с группами учеников по 5-10 человек. Помню, что в одной из таких групп учился и сын Мухаммада Салиха. Религиозные подвижники бесстрашно делали свое дело, хотя это было очень опасно.

Андижанский имам Абдували кори Мирзаев (кори - человек, выучивший наизусть текст всего Корана -ред.), похищенный СНБ в августе 1995 года в ташкентском аэропорту, был одним из руководителей этой школы. Лидер-же этих миссионеров, другой андижанец Рахматулло Кори погиб в 1980 году в аварии, устроенной КГБ.

Теперь, когда Узбекистан стал независимым, диктатор Каримов в первую очередь стал бороться с теми имамами, которые обучались в свободных исламских школах: их стали арестовывать по сфабрикованным обвинениям и большинство из них сейчас находится в заключении. Некоторые бесследно исчезли.

Действительно, в 1985 году, во время борьбы Рано Абдуллаевой с религией, один из учеников подпольной школы жил у меня. Этот парень был младшим братом моего коллеги по издательству Имамова. О том, что он учится в подпольной школе, я тогда не знал и слава богу, что не знал: когда меня арестовали, то сколько-бы ни били и грозили, я ничего не мог сказать о младшем Имамове.

-Мы хорошо знаем, что к религиозным деятелям Вы не имеете никакого отношения. Но знаем и то, что Вы делаете все, что скажет предатель родины Мухаммад Салих. Он хотел продать нас Турции. Вы тоже бывали в этом гнезде пантюркизма,- сообщил сотрудник внешней разведки.

-Если каждый, кто побывает в Турции, является предателем, то, по-Вашему, получается, что президент Каримов тоже предатель?,- прицепился я к его словам.

-Не забывайте, где находитесь и прикусите язык,- ответил за разведчика Шухрат.

-Мухаммад Салих борется за независимость Узбекистана. Наша независимость, в первую очередь, нужна нам самим, а не Турции, и оставьте меня в покое,- отрубил я.

-В покое мы Вас не оставим, запомните это. И Вашу жену тоже, если она не угомонится. Передайте ей, чтобы прекратила давать интервью иностранной агентуре,- угрожающим тоном произнес разведчик.

Я молчал, так как что-бы ни сказал, все было бесполезно. Мое поведение им явно не понравилось:

-Мы надеялись, что Вы все-таки возьметесь за разум,- сухо сказал Шухрат и вопросительно посмотрел на спутника.

Они встали и, ничего не сказав на прощание, вышли в коридор. Приоткрыв дверь, хмурый охранник приказал: “Сиди и не шевелись!”, после чего закрыл дверь на замок.

Из коридора некоторое время доносились звуки какого-то разговора, а затем стихло. После ухода кагэбешников я просидел, наверно, часа три, потому что звонок, извещавший обитателей Таштюрьмы о наступлении обеденного времени, давно уже прозвенел.

-Бекчанов, выходи в коридор!,- прозвучало так неожиданно, что я вздрогнул и вскочил с места. В коридоре стоял знакомый надзиратель с наручниками в руках. И вновь, пока шли по коридору, были слышны страшные звуки. В это время открылась одна дверь и в коридор вывели заключенного. Его руки были завернуты за спину и тоже схвачены наручниками, во рту торчал кляп, вся грудь и живот были в крови, и кровь продолжала литься из-под наспех сделанной перевязи. Он силился освободиться от кляпа и что-то сказать.

Выйдя во двор Таштюрьмы, я понял, что в этом году зима наступит рано. Еще не закончился октябрь, но листва с деревьев уже осыпалась. Было прохладно и чувствовалось, что вот-вот пойдет дождь или даже снег.

Я шел по коридору подвала, будучи уверен, что меня ведут в старую камеру, но меня остановил окрик:

-Бекчанов, стой!

Обернувшись, я напомнил: “Моя камера двадцатая”, на что последовал ответ: “Твою камеру укажем мы, будешь теперь наслаждаться жизнью вот здесь”, и надзиратель открыл железную дверь, на которой был выведен номер 00-17. Войдя внутрь, я ощутил отвратительный запах: оказалось, что пол был усеян человеческими экскрементами и гнилыми тряпками… К тому-же, в камере было исключительно душно и темно. Свет поступал сюда только из коридора через небольшое окошко над дверью. Несколько привыкнув к темноте, я разглядел, что шириной камера 2,5 метра, длиной - 3,5. Вдоль стен по обоим сторонам, в два яруса, стояли четыре железные койки. В задней стене, под потолком, виднелось какое-то отверствие, закрытое железной решеткой, откуда едва брезжил какой-то свет. Забравшись на верхний ярус, я заглянул в отверствие и увидел, что оно выходит в какой-то колодец, также закрытый сверху решеткой. Поняв, что если надолго здесь задержусь, могу окончательно лишиться здоровья, я встревожился и стал колотить в дверь. В окошке показалась физиономия надзирателя. Не спрашивая, в чем дело, он сказал:

-Чем тише будешь сидеть, тем лучше будет для тебя. Мы исполнители, делаем то, что нам прикажут. Вас посадили в эту камеру за нарушение дисциплины.

-Я нахожусь под врачебным контролем, Вы не имеете права держать больного заключенного в такой камере,- соврал я.

-Скажите это вышестоящим, а не мне. Ваши вещи из 20-й вернут, когда проверят и потом, возможно, Вас поместят к кому-нибудь из нарушителей,- ответил надзиратель и захлопнул окошко.

Согласно порядку, который установлен для тюрем, подведомственных СНБ, двери камер закрываются на два замка, ключи от которых хранятся в кабинете начальника. Окошко в двери, размером 30 на 20 сантиметров, тоже закрывается ключом, который находится у надзирателя. Если в камере происходит что-то чрезвычайное, можно воспользоваться дубликатами ключей, которые имеются в комнате дежурных надзирателей. На каждой двери установлена сигнализация на случай ее несанкционированного открытия. Тем не менее, есть “медвежатники”, которые открывают и такие двери без всяких следов и шума.

Взяточничество, столь распространенное в госструктурах Узбекистана, проникло и сюда. Охранники и надзиратели, работающие ночью, за определенные деньги водят заключенных “в гости” в другие камеры. Узнав, что я сижу в подвале, несколько раз и меня посещали такие гости, с которыми я познакомился еще на свободе. В основном, это были бизнесмены. Их тоже посадили по сфабрикованным обвинениям за то, что они поддерживали тесные отношения с нашей партией. Надзиратели за деньги носили от них письма домой и приносили ответы.

С одним из таких надзирателей познакомили и меня. Это был парень лет двадцати пяти, высокий, смуглый, похожий на казаха. Он вырос в одном из горных кишлаков в Ташкентской области. Услышав, что в “президентской гвардии” платят большие деньги, приехал в Ташкент. После подписания двухгодичного контракта, однако, его направили на работу сюда. Я попросил его отнести ко мне домой письмо, сказав, что ему за это заплатят, но предупредил, чтобы, по возможности, он не передавал письмо сам, а сделал это через какую-нибудь женщину. Однако он все-таки сам пришел ко мне домой и вручил письмо жене. Когда он вышел, получив деньги, его “случайно” остановил милиционер и проверил документы.

В письме было мое заявление, которое Курбаной передала на Радио “Озодлик” (узбекская служба Радио Свобода -прим.перев.) и международным организациям. Все это я узнал позже и только тогда догадался, почему вдруг перестал дежурить тот парень-надзиратель.

Пропущенный обед сказался очень быстро. Скоро от холода меня пробрала такая дрожь, что застучали зубы. Надо было двигаться, чтобы не простыть, но ходить по нечистотам было противно и я стал согреваться тем, что поднимался на верхнюю койку и спускался обратно. На ужин дали “баланду”, представлявшую собой суп из перловки и рисовой сечки, сваренный без соли и жира. Пришлось ее съесть, так как я понял, что до утра придется оставаться здесь. После “баланды” стало теплее, я залез на верхнюю койку и быстро уснул.

В тюрьме человек может спать даже стоя и видеть при этом сны. Пяти-десятиминутный сон в таком состоянии может быть равносилен пяти-десяти часам сна в нормальных условиях. Сейчас я тоже увидел сон. Джалолиддин показывает мне во дворе нашего дома змею с отрубленной головой и что-то бормочет. Меня беспокоит не безголовая змея, а то, что у сына невнятная речь. Я пытаюсь понять, почему это случилось, ведь утром, когда я уходил на работу, он говорил вполне нормально...

Я проснулся оттого, что сперло дыхание. Слышался шум льющейся воды. Придя в себя, взглянул на зарешеченное отверствие, затем вниз. Пол был залит водой, в которой плавали экскременты. Воняло так, что было невозможно дышать, резало глаза и кружилась голова.

Туалет в тюрьме представляет собой унитаз без крышки, расположенный слева при входе в камеру, на высоте 50-60 см. от пола. Оказалось, что нечистоты вытекают оттуда. Я хотел было спуститься вниз, чтобы постучать в дверь, но тут увидел, что окошко в двери открыто. Было слышно, как вода журчит и в коридоре, проникая туда через щель под дверью. Значит, надзиратель тоже в курсе происходящего. Я закричал ему что было сил:

-Дежурный, зайдите в 17-ю камеру!

-Что орешь, приперло тебя, смотрю,- тут-же раздалось из-за двери.

-Ждать, пока совсем припрет, не стану, повешусь,- ответил я неожиданно для себя.

Немного помолчав, надзиратель сказал уже совсем другим голосом:

-Сафаржон, не будьте ребенком, если немного мучают, что - надо сразу вешаться? Завтра придет начальство, Вас обязательно переведут в другую камеру. Если бы у меня был ключ, я бы сейчас открыл дверь, тем более, что Вы не простой заключенный.

Он продолжал говорить что-то еще, но я уже не слышал. Случайно, казалось-бы, вырвавшееся “повешусь!” посеяло во мне самом странное смятение. Я понял, что, при всей внешней случайности, мысль об этом подспудно вызревала в моем сознании и поэтому не кажется дикой. Перед глазами один за другим стали проходить сын, жена, родители и дед, в любой ситуации сохраняющий ясный взор и поглаживающий белую бороду. Вспоминая их, я забыл и про холод, и про вонь. Самым страшным было то, что повеситься в знак протеста против таких мучений стало представляться мне чуть-ли не геройством. Не иначе, шайтан подбивал меня на самоубийство.

Снова взглянув вниз, я обнаружил, что вода давно уже поднялась выше уровня нижней койки. В этот момент в коридоре послышался спор. Затем кто-то обратился ко мне:

-Сафар-ака, возьмите себя в руки, не делайте этого, когда все Вами восхищаются. Говорят, что на воле из-за Вас идет большой шум. Вчера я встретился с одним человеком, он передал Вам большой привет.

-Кто ты сам, как звать отца?,- спросил я.

-Я сын Шеркузи Газиева, тоже сижу в этом подвале,- ответил тот-же голос.

О том, что известный певец Шеркузи Газиев был арестован, а затем оправдан судом, но его сын до сих пор находится в заключении, я слышал.

-Я отправил наверх “прогон”, до утра ни одна камера туалетом пользоваться не будет, сейчас передам Вам через “кормушку” теплую одежду,- сказал сын певца.

Из этих слов я понял, что все нечистоты из унитазов с верхних этажей попадали в мою камеру.

Не прошло и полчаса, как вода действительно перестала литься. Однако на это я никак не отреагировал, так как находился в какой-то прострации, словно смертник, ожидающий, что его вот-вот поведут на расстрел. Из подобного состояния через какое-то время меня вывел голос из окошка:

-Сафар-ака, возьмите и оденьте вот это.

Посмотрев вниз, я увидел, что вода исчезла, однако пол сплошь был устлан говном и использованной бумагой.

-Бекчанов, что Вы медлите? Возьмите вещи быстрей. Если сверху кто-нибудь спустится, этого парня тоже накажут,- встревожился надзиратель.

Я спустился вниз и подошел к двери. Через окошко протянули свернутый в длину чапан (ватный халат -прим.перев.), шерстяные носки, зимние ботинки и кружку крепкого чая. Мой благодетель оказался молодым парнем с пышной шевелюрой и густыми бровями.

-Мужчинам выпадают такие испытания, я тоже два раза сидел по пять дней на “киче”. Вы себя не недооценивайте, два метра веревки всегда найдутся, -сказал он, глядя на меня с сожалением.

Я сразу пришел в себя: “Сафар, постыдись, этот парень годится тебе в младшие братья, а учит тебя жизни!”.

-Пусть вознаградит Вас Аллах за Ваши заботы обо мне, о том, что повешусь, я сказал, чтобы напугать надзирателя, не обращайте внимания,- ответил я ему и попрощавшись, залез на кровать и стал одевать теплое.

Но заснуть мне так и не удалось. Утром пришли начальник 1-го спецподвала, заместитель начальника Таштюрьмы и доктор. Никаких вопросов-ответов не было. Подполковник, представившийся заместителем начальника тюрьмы, дал сопровождающим несколько указаний и все ушли.

Немного погодя вошел надзиратель и сказал:

-Бекчанов, выходите, пойдете в баню.

Возвращаясь из бани, я остановился возле 17-й.

-Бекчанов, идемте в 20-ю, с Вами хочет поговорить наш КОМ.

Дверь камеры была открытой, внутри сидел усатый капитан лет тридцати. Он прохладно поздоровался со мной и представился, хотя обычно сотрудники тюрьмы в разговоре с заключенными обходились без всяких “формальностей”. Заключенные-же были обязаны всегда обращаться к сотрудникам сугубо официально и начинать со слов “гражданин начальник”. Это ключевое выражение, кстати, до сих пор употребляют по-русски, видимо, не могут подобрать ему аналог на узбекском.

-Бекчанов, что случилось вчера вечером? Говорят, грозились повеситься... Что, нельзя немного помучаться?,- начал было сердито капитан, но затем смешался и, взглянув на стоявшего навытяжку возле двери надзирателя, сделал ему рукой знак “выйти”.

-Вот, теперь кроме нас двоих здесь никого нет, -продолжил капитан.- Вы прошли испытание и до сих пор вели себя, как мужчина. Поэтому скажу Вам правду. Раньше Вас никто не знал и когда Вас сажали, намерения были другие. Однако получилось наоборот. Мухаммада Салиха вновь избрали председателем партии. Теперь не знают, как с Вами поступить. Вы становитесь известным. Не подрывайте свой авторитет, угрожая повеситься. Наконец, при чем здесь я и почему должен из-за Вас лишиься работы? Вот Вам бумага и ручка, напишите: “Я пошутил, никто меня не мучал, никаких притеснений не было”. Пусть этот разговор останется между нами, -сказал капитан и снова взглянул на дверь.

-Я не писал, что собираюсь вешаться и поэтому не буду писать никакого опровержения, -ответил я.

Капитан уставился на меня, собираясь что-то сказать, но не нашел слов и так и ушел. Через несколько минут появился дежурный со стулом и, поставив его в коридоре возле двери, сел на него.

“Так, теперь они не будут спускать с меня глаз. Забегали, как курица, которая обожгла ноги! Здесь нет дураков, которые хотят лишить себя жизни!”,- подумалось мне с некоторым злорадством.

Поправив разворошенную постель, я улегся на прежнее место и занялся привычным делом - размышлениями и воспоминаниями.