У ВХОДА НА ТОТ СВЕТ

Часть вторая. ТАШТЮРЬМА
Глава 9

Через несколько дней к нам в камеру подсадили Махамата, друга Баходыра. Он был постарше, высок ростом, крепкого телосложения и выглядел еще более “крутым”, чем Баходыр.

Махамат обеспечивал охрану лидеров преступной группировки Сергелийского района Ташкента. Однажды место, где собрались эти лидеры, окружил ОМОН и в завязавшейся перестрелке Махамат убил четверых милиционеров.

Зная, что он наверняка будет приговорен к расстрелу, Махамат был постоянно “на взводе” и ругался с охранниками и надзирателями. Он открыто называл имена судей, прокуроров и чинов МВД, которые поддерживали отношения с преступным миром и брали взятки. Махамат сам был “курьером”, т.е. возил деньги от преступников этим людям и поэтому много знал. Он верил, что за деньги можно избежать расстрела и препирался на этой почве с Баходыром. Двери камеры все время, пока я находился с ними, запирались только днем.

25 ноября 93-го года я написал заявление начальнику Таштюрьмы. Вкратце его содержание было таким:

“В течение пяти месяцев вы держите меня в заключении без всякого основания, следствия и суда. Санкция прокурора на арест через 5 месяцев теряет силу. Требую свидания с адвокатами Егошиным и Зайниддиновым. Если мое требование не будет удовлетворено, буду вынужден объявить политическую голодовку”.

На следующий день меня вызвали в следственное отделение. В комнате, куда меня привели, вместо следователя оказалась моя жена Курбаной, а также адвокат Дильдора Саидмахмудова, защищавшая секретаря партии “Эрк” Атаназара Арипова во время процесса по делу “Миллий мажлис”. После приветствий и расспросов о житье-бытье я рассказал жене ситуацию и сообщил о своем намерении вновь начать голодовку. Адвокат стала уговаривать меня не делать этого.

-Дильдора, если Вы не верите, что я сижу незаконно и безвинно, не вмешивайтесь в это дело, -заявил я.

-Сафаржон, все знают, что Ваш вопрос политический, но тот человек, который будет это говорить публично, не сможет Вас защищать, его сразу отстранят, это Вам должно быть известно, -ответила адвокат.

-Если так, откажитесь от моей защиты, избавьте себя и меня от лишних хлопот,- сказал я.

-Если я поступлю так, меня снимут с работы. Я нахожусь между двух огней,- нахмурилась она.

Мне было жалко адвоката, которая оказалась в такой ситуации, но к какому-либо согласию мы так и не пришли. Дильдора вышла в коридор, оставив нас с женой наедине на 5 минут. Курбаной сказала, что Дильдора хороший человек, но она стала жертвой политической игры и не знает, как выпутаться из этого положения.

С Курбаной мы договорились, что если до 27-го ноября мое требование разрешить встречу с адвокатами, которых выбрал я, не будет удовлетворено, она направит мое заявление международным организациям. На этом мы и расстались.

27 ноября, через 15 дней после предыдущей голодовки, я начал новую, на этот раз бессрочную. В этот день меня привели в кабинет заместителя начальника тюрьмы. Им оказался высокий подполковник в военной форме. Оглядев меня с ног до головы, он велел выйти охраннику и надзирателю, сопровождавшим меня. Встав с места, подполковник направился ко мне с таким агрессивным видом, что я подобрался, ожидая худшего. Однако подойдя ко мне, он неожиданно подобрел лицом.

-Сафаржон, я прочитал Ваше заявление, и если бы Вы были обычным заключенным, я бы просто дал команду “вытряхнуть пыль” из Вас, и через неделю, максимум, через десять дней Вас бы доставили в морг, - сказал он с таджикским акцентом.

-Я только требую соблюдения своих прав, предусмотренных законами Узбекистана,- ответил я.

-В Узбекистане будет так, как скажет Каримов, захотим, засадим Вас без суда и следствия на долгие годы. Вы, кажется, не знаете, с кем боретесь, - при этих словах лицо подполковника снова ожесточилось.

Возможно, поняв, что говоря таким тоном, он ничего хорошего не добьется, подполковник вернулся на место и уселся в кресло.

Несколько минут он что-то писал, потом куда-то звонил и говорил обо мне. Затем открылась дверь и появился невысокий человек в белом халате, с неприятной внешностью. Это был главврач Таштюрьмы.

-Вот этот политик, говорят, объявил голодовку. Его сейчас определят в одиночную камеру. Вы будете постоянно за ним наблюдать. Если нужно, каждый день делайте ему рентген желудка. Если тайком что-нибудь съест, откроем против него новое дело. По Уголовному Кодексу Узбекистана за симулянтство полагается до пяти лет. Через несколько дней сам попросит есть,- с язвительным смехом сообщил главврачу подполковник.

Меня вывели в приемную, через несколько минут туда-же вышел главврач и мы вместе спустились на первый этаж. Открыв железную дверь, вошли в какое-то помещение. Это оказалась санчасть. Если не считать железной двери, вполне можно было подумать, что я попал в какую-нибудь привилегированную больницу. Везде распустившиеся цветы, в клетках щебечут всякие птицы, в аквариумах плавают красивые рыбки - в общем, ничто не напоминало о тюрьме. Люди, ходившие здесь, тоже совершенно не были похожи на заключенных. В спортивных костюмах, с круглыми животами, эти пыщущие здоровьем “больные” прохаживались туда-сюда по коридору или играли в шахматы, шашки и нарды в фойе.

Ошеломленный увиденным, я даже не заметил, когда нас покинул охранник. Кабинет главврача оказался в конце коридора. Это была маленькая, но хорошо обставленная комната. Доктор, где бы он ни работал, все-таки тоже доктор. Показав на одно из кресел, он пригласил меня сесть. Стал спрашивать, когда я получил язву желудка, когда она усиливается и т.д., наконец, подошел к голодовке:

-Вы и так еле держитесь, и еще хотите голодать. Оказывается, имеете семью, сына, подумайте хоть о них. Вы что, хотите напугать своей голодовкой правительство? Я работаю здесь больше десяти лет, но еще ни разу не видел, чтобы какой-нибуль заключенный чего-нибудь добился с помощью голодовки. Даже видел таких, кто зашивал себе рот, чтобы не есть. Хорошо, что Вы находитесь на особом учёте, иначе бы с Вами никто и разговаривать не стал. Хоть помрите, кто об этом будет знать. Еще не поздно, подумайте как следует. Видите, какие у нас условия, для Вас тоже нашлось бы здесь местечко. Уступили бы требованиям тех, кто наверху, жили бы сейчас припеваючи. Думаете, у Вас попросят извинения за то, что держат без суда и отпустят? Жену свою тоже заставляете страдать. Одним словом, хорошо поразмыслите и перестаньте упрямиться.

Сказав это, главврач вытащил из папки, лежавшей на столе, какие-то бумаги и протянул их мне. Это были документы о моем лечении в клинике Ташкентского медицинского института, обращения Общества “Красного полумесяца” и “Красного Креста” по моему поводу, а также копия письма моей жены:

“Председателю Узбекского республиканского отделения международного Общества “Красного полумесяца” от Рейимовой Курбаной, проживающей по ул. Якуба Коласа, 22, Мирзо-Улугбекского района г.Ташкента.

Заявление

Уважаемый председатель!

Мой супруг Сафар Бекжан был одним из организаторов Демократической партии “Эрк”. Будучи обвинен в том, что он украл какую-то монету, с 27 июля по сегодняшний день он содержится в заключении в сыром подвале Таштюрьмы, в особо суровом режиме. За все эти месяцы ему только один раз разрешили встречу с его адвокатом Дильдорой Саидмахмудовой. Здоровье Сафара Бекжана очень плохое. Он и до заключения находился на диете, так как болеет язвой желудка, а сейчас его здоровье, как мне известно, еще больше ухудшилось. Недавно прокурор Эргаш Джураев сказал адвокату Саидмахмудовой, что в связи с состоянием здоровья Сафара Бекжана поместили в изолятор и если ему не будет срочно оказана медицинская помощь, его болезнь может плохо кончиться.

Не осталось места, куда бы я не обращалась, последняя надежда на Вас. Пожалуйста, помогите освободить его из темного, сырого подвала Таштюрьмы, чтобы спасти. Его держат без суда и следствия. С надеждой и верой в Вас,

Курбаной Рейимова.

11 ноября 1993 года”.

Прочитав эти документы, я окончательно обрел уверенность. Значит, люди стараются что-то сделать, чтобы меня освободить. Как бы власти ни пыжились, но мнения международной общественности они побаиваются. Тем более, нельзя было допустить, чтобы в то время, как на свободу пошла информация о начале моей голодовки, я наслаждался жизнью в санчасти. Тогда бы я ничем не отличался от этих, вызывающих у меня презрение, “больных” в санчасти.

-Я провожу политическую голодовку не для того, чтобы хорошо жить в тюрьме, а потому, что сижу без суда, следствия и защиты, и не знаю, за что страдаю. Я писал во все инстанции, но не получил ответа. Вероятно, это моя последняя возможность,- сказал я.

Главврач замолчал, потом подошел к двери и попросил вызвать охранника. Когда мы вышли в коридор, несколько толстопузых покивали в нашу сторону, приветствуя. Один хорошо одетый парень подошел ко мне и, поздоровавшись, отвел в сторонку.

-Сафар-ака, Ваши друзья передают Вам привет через “фонарь”. Вас спрашивают каждый день. Если будете сидеть тихо, они Вас из подвала не выпустят, -сказал он мне на ухо.

Пока парень шептался со мной, охранник делал вид, что ничего не замечает, и один из пузатых тут-же протянул ему пачку “Мальборо”. Положив сигареты в карман, охранник дал мне знак идти.

Так я, как проштрафившийся, вновь оказался в камере 00-17. За время моего отсутствия её, правда, вычистили, и здесь я начал новую голодовку. На этот раз опыт её проведения у меня уже был, и поэтому я вначале промыл желудок. Если этого не сделать, на третий день изо рта пойдет такая вонь, что невозможно дышать. Чтобы очистить желудок, надо было выпить много воды, но подходящей емкости не было. Из кружки, которую дают заключенным, много не выпьешь, поэтому я пил воду из крана до тех пор, пока она не пошла обратно вместе с содержимым желудка.

 

Пять дней никто, кроме надзирателей, даже не открывал окошко в двери. На шестой день утром пришел главврач. Холодно поздоровавшись, он посмотрел мой язык и померив давление, спросил:

-Какое у вас нормальное давление?

-110 на 90,- ответил я.

Главврач подозвал охранника и велел ему отвести меня в санчасть на рентген.

В рентгенологии пожилая кореянка, увидев меня, засмеялась и сказав на смеси узбекского с русским: “Даже слепому видно, какой у твоего кишечника “приговор”, потащила меня к рентгеновскому аппарату.

-В двенадцатиперстной кишке в трех местах язвы, но они зарубцовываются. Какое лекарство принимаешь?- спросила она.

-Сегодня шестой день, как во рту не было крошки, голодаю,- ответил я.

-Если потерпишь еще два-три дня, язвы могут полностью зажить,- сказала женщина.

Вернувшись в камеру, я почувствовал какую-то перемену. Откуда-то несло теплом. Батарея отопления была, как и прежде, холодной. Но, заглянув под кровать, я обнаружил электрический обогреватель. Всегда влажный матрац подсох и заметно разбух. Как говорится, если Аллах захочет, то и на сорокалетней войне оставит в живых.

Опять принялся за воспоминания, делать больше было нечего. Тем более, что за пределы этих бетонных стен, которые окружают тебя со всех шести сторон, можно “выйти” только с помощью воспоминаний.

Было начало июня 1989-го. В тот год в Советском Союзе произошли большие изменения. “Перестройка” стала выходить из-под контроля Горбачёва. Ему нужно было получить дополнительные полномочия и заручиться для этого поддержкой народа, соответственно, разделив с ним политическую ответственность или, говоря грубо, снять с себя часть этой ответственности, переложив ее на народ.

Узбекистан, четвертый по численности населения, был первой по количеству противников изменений в Советском Союзе республикой. Коммунисты Узбекистана были одним из самым надежных легионов Москвы.

В феврале 1989 года состоялись выборы в Верховный Совет СССР. Эти выборы дали только что появившемуся Народному движению “Бирлик” возможность как-то проявить себя.

На собраниях, прошедших в вузгородке, кандидатом в депутаты от Сабир-Рахимовского избирательного округа был выдвинут Мухаммад Салих. Перебивающиеся на стипендию студенты, без какой-либо финансовой поддержки, организовали в поддержку Салиха столько разных мероприятий, что это удивило даже опытных организаторов. Однако секретарь ЦК КПУз Анищев и 1-й секретарь Ташкентского горкома Сатин, испугавшись растущего влияния Мухаммада Салиха, решили выставить ему соперником на выборах муфтия Мухаммада Садыка, который тогда был близок с властями. Салих, который пользовался в этом округе большей популярностью, решил не мешать муфтию и снял свою кандидатуру, согласившись баллотироваться теперь уже по Куйбышевскому национальному округу.

Но участвовать в этих выборах ему так и не пришлось. На одной из встреч с представителями избирателей, которая состоялась во Дворце текстильщиков, Мухаммад Салих произнес неожиданную речь. В те годы было модой ругать Рашидова, но Салих поступил вопреки ей, сказав: “Те, кто когда-то прислуживал Шарафу Рашидову, лизал ему ноги, сегодня, когда он умер, бросают в него камни”. Пользы от этой фразы было меньше, чем вреда, поскольку те, кто находился в то время у власти, как раз и были теми прислужниками и поэтому не могли простить Салиху сказанного.

Тогда Абдурахим Пулатов и Шухрат Исматуллаев - доверенные лица Салиха - говорили: “Пока Мухаммад Салих не стал депутатом, ему надо было помалкивать”. Однако отвечать двуличием на двуличие не было в характере Салиха.

Таким образом, кандидатура Мухаммада Салиха не была выдвинута. Тогда он призвал своих сторонников отдать голоса муфтию Мухаммаду Садыку.

После выборов председателя Союза писателей Адыла Якубова и Мухаммада Салиха попросили прийти в ЦК на “важную” беседу. С ними был и парторг Союза писателей Ибрагим Рахим. Вот как он вспоминал эту встречу:

“Мы поднялись на 4-й этаж ЦК. Нас вызвал сам Первый. В кабинете, кроме Нишанова, сидели также секретари Анищев и Холмухаммедов. Поздоровавшись, Рафик Нишанович сразу приступил к делу:

-Мухаммад Салих, не обижайтесь, что Вас не пропустили в депутаты Союза. Сейчас освободилось место депутата Верховного Совета Узбекистана по Кировскому району Ташкента. Адыл-ака, срочно выставьте его кандидатуру по этому округу.

-Спасибо, мою кандидатуру должен выставить народ. Я не хочу быть депутатом от ЦК, -заявил на это Салих.

-Дорогой, депутатство на дороге не валяется!, -сказал Нишанов, слегка покраснев.

-Я тоже не валяюсь на дороге,- ответил Мухаммад Салих. На этом беседа закончилась”.

Конечно, рассказывая в то время об этом случае, писатель Ибрагим Рахим считал, что Мухаммад Салих совершил ошибку. В действительности-же, этот поступок стал одним из тех, которые принесли ему широкое признание и уважение.

Летом 1989 года центральные площади Ташкента были заполнены митингующими. Нашим основным требованием было предоставить узбекскому языку статус государственного, но выдвигались и другие лозунги. При этом люди, прежде всего, хотели слышать мнение Мухаммада Салиха, который не боялся говорить о народных чаяниях откровенно. Если его не было на митинге, по требованию собравшихся за ним посылали домой или на работу. Популярность Мухаммада Салиха стала нешуточно беспокоить и некоторых наших соратников, в том числе Абдурахима Пулатова, который был председателем “Бирлика”. Там, где он появлялся, его спрашивали: “Вы помощник Мухаммада Салиха?”. Никто не знал тогда, что эта “беспардонность” приведет к тому, что Пулатов посвятит свою жизнь борьбе с Салихом. Зависть, как можно убедиться на примере Пулатова, может быть, так же как и любовь, сильнейшим стимулом для человека.