У ВХОДА НА ТОТ СВЕТ

Открылась “кормушка” и в ней показалось лицо Баходыра:

-Сафар-ака, Вы еще живы, я поставил Вам электрическую печку, работает-ли?

-Спасибо, если не я, Аллах тебя вознаградит,- едва ответил я, как он исчез и окошко захлопнулось.

Я вставал с постели два раза в день, только чтобы прополоскать рот и умыться. Какое время суток, можно было определить лишь когда открывалась кормушка и “баландер” спрашивал: “Возьмете баланду?”

Я надеялся в течение десяти дней получить положительный ответ на свое требование. Психически и физически я готовился к этому. Однако случилось по-другому. Зам.начальника тюрьмы, приходивший каждое утро вместе с доктором, только угрожал и оскорблял меня.

На одиннадцатый день я не смог подняться с места. Из пересохшего и словно ставшего жестяным горла еле прорывался хриплый голос.

На двенадцатый день надзиратели стали спорить между собой. Заступающий на дежурство выразил опасение, что если со мной что-нибудь случится, виноватым окажется он. Надзиратели ушли, оставив дверь открытой. Через некоторое время появился врач. Заглянув мне в рот, он произнёс: “Появились язвочки, будем кормить его через задний проход”.

-Если сделаете это, я покончу с собой любым способом. Вы что, думаете, что я стерплю такое оскорбление?”, - сказал я.

-Мы запишем эти слова. Если хочешь умереть, подыхай, как собака, ты не умеешь ценить добро,- разозлившись, ответил врач.

Надзиратель, принимавший дежурство, тоже выругался и протянул доктору тетрадь. Тот что-то написал и вышел.

На четырнадцатый день я не смог даже приподняться с места. Отказывалось подчиняться тело, стали плохо видеть глаза и слышать уши. С трудом можно было разобрать, о чем говорят на расстоянии двух-трех метров.

Вечером того-же дня зашли несколько человек в военной форме и врачи. Двое подняли меня и положили на медицинские носилки. Говорить я уже не мог. Помню только, как меня несли по лестницам...

Открыв глаза, я увидел, что лежу на белых простынях в светлой, большой комнате. Чувствовалось как-то легко. В правую руку была воткнута игла, через которую в вену поступала какая-то жидкость из капельницы. Я попытался пошевелиться.

-Не шевелитесь, а то кости рассыпятся, -сказал кто-то, смеясь.

Этот приятный голос принадлежал женщине.

Приподняв голову, я увидел у своих ног красавицу в белом халате и шапочке, сидевшую на стуле с газетой в руках. Она встала с места. Среднего роста, лет 35-ти, она сразу мне понравилась, возможно, потому, что это была едва-ли не первая женщина, которую я встретил за долгие месяцы в заключении.

Этот врач сделала для меня много хорошего. Она относилась к заключенным так, словно это были обычные больные. За неделю я поднялся на ноги. Вспоминая ее, я молю Аллаха, чтобы он достойно вознаградил эту женщину за сердечность.

Коли речь зашла о женщинах, хотелось бы упомянуть Мутабар Ахмедову, тоже испытавшую участь политзаключенного. 1939 года рождения, кандидат геологических наук, истинная мусульманка. Она была арестована за то, что не скрывала свои оппозиционные взгляды. Её держали в 4-м спецподвале Таштюрьмы. Наркоманки, которых подсадили к ней в камеру, несколько раз избивали её. Однако даже оскорбляющие человеческое достоинство действия не смогли поколебать её убеждений. Я горжусь тем, что в Узбекистане есть такие женщины и надеюсь, что дети, рожденные ими, никогда не позволят, чтобы судьба их родины определялась негодяями.

В больнице Таштюрьмы после голодовки я лечился месяц. В это время решился вопрос, ставший причиной моей голодовки. Мне разрешили встречу с адвокатом Хамидуллой Зайниддиновым, которого я хотел видеть своим защитником.

-Я считаю, что обвинение против Вас выдвинуто по политическим мотивам и заведующий нашей адвокатской конторой Егошин сделает специальное заявление по этому поводу, - сказал Зайниддинов.

Действительно, вскоре Владимир Егошин выступил по радио “Озодлик” с доказательствами, что дело о монете было сфабриковано.

28 декабря 1993 года следователь Хусан Ахмедов предъявил мне официальное обвинение. Я написал на нем: “...не считаю, что совершил уголовное преступление”. В январе пришло письмо из Верховного Суда:

“Обвиняемый Бекчанов Сафарбай. Ваше уголовное дело будет рассматриваться на заседании Верховного Суда 19 февраля в 10.00. Ваша семья об этом уведомлена”.

Таким образом избавившись от мрачного подвала, я оказался в одной из общих камер на четвертом этаже 2-го корпуса Таштюрьмы. Свобода находилась буквально в нескольких шагах и была видна из зарешеченного окна. В камере находились арестанты, прибывшие из разных следственных изоляторов Узбекистана. Самое главное, можно было установить связь с внешним миром. Многие сведения, приведенные в данной книге, были получены, когда я находился в этой камере.

Наша камера, как и вся Таштюрьма, была переполнена. Она была рассчитана на 16 заключенных, но на каждую койку, в действительности, приходилось по четыре человека, которые спали по очереди.

Только четыре угловые кровати имели по одному хозяину. Это были представители преступного мира, они верховодили в камере. Заключенный, получавший передачу, сначала отдавал её им. Самому ему доставалось лишь то, что оставалось после них. Люди, приносившие передачу и часто отрывавшие от себя последнее, конечно, представления об этом не имели. Одним словом, простым людям доставалось и здесь.

Один, а то и два раза в неделю “братва” делала обход камер. Проходило это так: впереди “положенец”, за ним целая группа приближенных. Все в шикарных костюмах и галстуках, как будто это были члены правительства или администрации президента. Охранник открывает им дверь камер и исчезает. “Делегация” спрашивает у заключенных, какие у них проблемы. Все в один голос кричат: “Спасибо братве!”. Затем “братва” слушает доклад своего представителя в камере. Если представитель сообщает, что какой-то заключенный нарушил тюремные правила, начинается “разборка”. Если делается вывод, что заключенный виноват, его наказывают. В состав “делегации” входят и исполнители наказаний. Например, если заключенный сходил в туалет (туалет находится в углу камеры, на открытом месте) тогда, когда в камере кто-то кушал, его заносят в “черный список”. За такой “проступок” можно отделаться пятью-шестью ударами. Заключенный, взявший без спроса чужую вещь, объявляется “крысой”. С ним никто не должен вместе кушать или пить чай. Если человек допустил более серьезное нарушение, его уводят из камеры. Как правило, назад такие уже не возвращаются. Их отправляют в камеру к “обиженным” . Если-же возвращаются, то покалеченные, со сломанными руками или ногами. Таким образом, у заключенного, который совершил тяжелое преступление на воле или серьезный проступок в тюрьме, есть только два пути: стать “обиженным” или покалеченным, но все-таки нормальным заключенным. При этом он сам не волен выбирать, какой из этих путей ему больше подходит - это делает за него “братва”.

“Обиженные” записываются администрацией как “гомосексуалисты”. Эти люди до выхода на свободу занимаются в тюрьме самой грязной работой. В некоторых зонах их постоянно насилуют и оскорбляют. Да избавит Аллах от такой участи!

16 февраля 1994 года. До рассмотрения Верховным Судом Узбекистана моего дела осталось два дня. Надеюсь, что судебное заседание будет открытым, как написано в бумаге. Значит, должны будут присутствовать родственники, друзья и представители международных организаций. Председатель суда предоставит слово мне и я скажу:

“Уважаемая судебная коллегия!

Уголовное дело, которое вы собираетесь рассматривать, создано в политических целях. Самым веским доказательством этого является публикация статьи “Кто вор?” накануне съезда Демократической партии “Эрк”. Я являлся членом организационной комиссии по проведению съезда партии, который намечался на август прошлого года. Моя вина заключается не в том, что я украл монету, а в том, что я разоблачил планы по дискредитации председателя партии “Эрк” Мухаммеда Салиха, составленные советником президента Мавлоном Умурзаковым вместе с некоторыми членами организационной комиссии. Таким образом, рассматриваемое дело является политическим. Согласно международных норм и законов, действующих в Узбекистане, без решения суда никто не может быть назван преступником. Поэтому рабочие документы следствия не должны передаваться представителям печати. Но в данном случае Конституция и другие законы Узбекистана были растоптаны. С момента моего ареста печатные органы Узбекистана шумят, что я вор, который украл историческую монету. Если суд действительно независимый и беспристрастный, необходимо, чтобы к этим печатным изданиям, распространяющим клевету, были приняты предусмотренные законом меры. Я не считаю, что совершил какое-либо преступление, поэтому отказываюсь давать этому суду показания”...

Примерно такую речь я подготовил в своем воображении. Вдоховляющим примером для меня была речь, произнесенная Атаназаром Ариповым на судебном процессе по делу “Миллий мажлис”. Однако чувствовал я себя очень плохо. Тем не менее, в тот день, 16 февраля, с помощью сокамерников я постирал одежду, так как через два дня хотел предстать перед судом в чистой одежде. Однако вечером вошел надзиратель и спросил:

-Кто Бекчанов?

-Я здесь, -переступая через лежавших на полу заключенных, я подошел к нему.

-Пойдем, пришел Ваш адвокат, хочет переговорить с Вами по важному вопросу. Через 5-10 минут вернетесь, -сказал надзиратель.

На мне были только ватный халат и тапочки, так как вся остальная одежда не успела высохнуть. Едва я вышел в коридор, как два человека завернули мне руки за спину и одели наручники. Не давая мне коснуться ногами пола, они доставили меня до ворот Таштюрьмы и засунули в один из расположенных там “стаканов” . В “стакане” было совсем темно, холодно и очень воняло, так как кто-то из тех, кто был здесь перед мной, хорошо помочился. Ошеломленный, я несколько минут не мог понять, что произошло. Если я должен встретиться с адвокатом, почему меня поместили сюда, даже не сняв наручники?

Я стал пинать ногой в дверь. Открылось окошко и в нем показалось лицо охранника.

-Э, Сафар-ака, что Вы здесь делаете?,- с удивлением спросил он.

Этот парень был мне знаком по 1-му спецподвалу, где работал надзирателем. Это он носил мое письмо домой, после чего там уже не показывался.

-Мне сказали, что ведут на встречу с адвокатом, но почему-то посадили сюда,- сказал я.

-Сейчас узнаю, в чем дело, -ответил он и отошел, оставив окошко открытым.

Это было для меня спасением - я стоял, не отрывая от отверстия лица, чтобы дышать воздухом, а не мочой.

Через полчаса охранник вернулся.

-Сафар-ака, я узнал, Вас по приказу министра отправляют по “этапу”. В Таштюрьму Вы больше не вернетесь. Если больше не увидимся, знайте, что я нарвался на крупные неприятности, когда относил Ваше письмо. Меня сняли с работы и поставили простым охранником. Ваш дом окружен КГБ, не посылайте туда никого.

С этими словами он опять ушел, так и не закрыв окошко, за что я сказал ему про себя спасибо.

В “стакане” я пробыл до утренней сирены. Там я сильно застудил свои дыхательные пути.

Дверь открыли двое верзил в форме десантников. Один из них спросил: “Ты что-ли Бекчанов?”. Затем, глядя в толстую папку, которую держал в руках, он стал спрашивать мои данные. Убедившись в правильности ответов, десантники повели меня во двор Таштюрьмы. Там стояли солдаты, вооруженные “калашниковыми”. Меня посадили в военный “уазик”. По обе стороны сели десантники, а возле водителя - один из автоматчиков. Открылись ворота и машина на большой скорости, с включенной сиреной, отправилась в путь.

Еще только рассветало. Зима в этом году была холодной и длинной. Обычно-же во второй половине февраля в Ташкенте уже теплело. Улицы, которые я не видел семь месяцев, были пустынными, но все равно вызывали ностальгию...

Приехали в УИТУ (Управление исправительно-трудовых учреждений) МВД, расположенное в центре города. Военный, сидевший возле водителя, вышел и стал отдавать распоряжения. Несколько солдат, приехавших на машине, следовавшей за нами, оцепили “уазик”.

Из массивного здания вышел человек среднего роста, с крупным животом, в дорогом костюме светло-синего цвета и подошел к нам. Это был начальник Управления полковник Эркин Икрамов.

Мы познакомились с ним весной 1992 года на тое (той - свадьба или обряд обрезания -прим.пер.) у одного известного артиста. Когда я вошел, торжество было в разгаре. Меня проводили на второй этаж, в комнату, где сидели почетные гости. Встречая меня, хозяин дома прошептал на ухо: “Сафаржан, будьте осторожны при разговоре, здесь человек от “кума”.

Просторное, красиво убранное помещение было заполнено табачным дымом и алкогольными испарениями. Брат хозяина стал знакомить меня с остальными гостями. Человек, сидевший рядом со мной, оказался полковником Икрамовым. Я пришел как раз в тот момент, когда обсуждались политические темы. Все интересовались, как будет развиваться политическая ситуация после президентских выборов, и посматривали на меня, желая услышать, что по этому поводу думает представитель оппозиции. Однако я молчал, так как сразу высовываться со своим мнением гостю было не принято. В это время Эркин Икрамов сказал, что “если президент начнёт политику “сильной руки”, многие демократы будут есть “баланду”. Не зная, что такое “баланда”, я попросил полковника объяснить мне это слово. Однако он только загадочно усмехнулся...

-Ну что, Сафаржан, поняли, что такое “баланда”?, -сказал Эркин Икрамов, подойдя к машине. -От смерти и от тюрьмы никто не гарантирован. Кончайте скандалить, самому-же хуже будет. Сейчас Вас отвезут в одно место, потом вернетесь.

Обернувшись, Икрамов что-то сказал солдатам. Человек с автоматом снова уселся впереди, а справа и слева от меня - милиционеры. Машина вновь рванула на большой скорости.

Пока ехали по улице Бехтерева, я был спокоен, но когда машина направилась в сторону психбольницы, сердце у меня заколотилось. Первый раз с тех пор, как меня арестовали, я испугался не на шутку. “Ну все, вот ты и приехал, Сафар!”, сказал я себе.

Машина приблизилась к воротам больницы. Мне стало дурно. Но машина почему-то не остановилась и помчалась дальше. На сердце стало так легко, словно я был жених, едущий с друзьями на свою свадьбу...

Машина приехала в аэропорт Ташкента. Перед въездом на летное поле проверили документы. Я понял, что мы куда-то полетим, но спрашивать об этом было бесполезно. На любой вопрос следовало только: “Молчи, разговаривать нельзя”. Машина остановилась около самолёта ЯК-40. Милиционер, сидевший рядом со мной, поднялся в самолет и, немного погодя, спустившись, сказал: “Все готово, можно заводить”.

Войдя в самолет, я увидел, что он заполнен военными. Один из летчиков забрал у милиционеров их оружие. Верзила, который меня привез, сдал свою толстую папку одному из милиционеров, взял у него какую-то расписку и вышел из самолета. Двери закрылись и загудели моторы. Я попросил милиционеров снять наручники, так как руки в них затекли и сильно болели. Они посовещались, и один из них, видимо, более милосердный, освободил мне одну руку, нацепив наручник на свою. Немного полегчало и, поудобнее устроившись в кресле, я закрыл глаза и погрузился в мысли. О, мой Аллах, где я и куда направляюсь?!

Кресло самолета, кажется, оказалось слишким мягким для заключенного, не видевшего комфорта в течение восьми месяцев, если не считать кратковременного пребывания в больнице, и я уснул. Разбудил меня грубый толчок. Милиционер, суя мне в нос какую-то бумагу, произнес: “Поставь сюда подпись”. Я забегал глазами по бумаге:

“ПОСТАНОВЛЕНИЕ

О привлечении обвиняемого к суду

Я, председатель суда Элликкалинского района, ознакомившись 10 февраля 1994 года в здании суда Элликкалинского района с материалами уголовного дела № 1-17-94, возбужденного, согласно статьи 129, часть 3 Уголовного Кодекса Республики Узбекистан против обвиняемого Бекчанова Сафарбая Джумабаевича,

ОПРЕДЕЛИЛ:

Следственные действия по уголовному делу обвиняемого Бекчанова Сафарбая Джумабаевича велись в соответствии с требованиями УПК Республики Узбекистан. Данное уголовное дело подлежит срочному рассмотрению суда.

Общественно опасные действия обвиняемого Бекчанова Сафарбая Джумабаевича, согласно материалов уголовного дела, квалифицируются как подпадающие под ст.129, ч.3 УК Республики Узбекистан. Обвинительное заключение подготовлено на основе материалов уголовного дела, процессуальные нарушения не обнаружены.

На основании материалов, накопленных в уголовном деле, считаю, что оснований для привлечения обвиняемого Бекчанова Сафарбая Джумабаевича к суду и рассмотрения уголовного дела на судебном заседании достаточно. Применив, на основании вышеуказанного, статьи 203-210 УПК Республики Узбекистан,

ПОСТАНОВЛЯЮ:

Обвиняемого Бекчанова Сафарбая Джумабаевича отдать под суд по ст.129 ч.3 УК Республики Узбекистан. Для рассмотрения уголовного дела на открытом судебном заседании 17 февраля 1994 года обеспечить явку подсудимого, представителя гражданского истца и свидетелей сторон.

Обвиняемого Бекчанова Сафарбая Джумабаевича в качестве меры предосторожности содержать под стражей. Уголовное дело отдать в судебное производство.

Председатель суда Элликкалинского района Э.Сабуров.

Подпись. Печать.”.

Составленный в корявых выражениях, отпечатанный на пищущей машинке с русским шрифтом, этот документ решал мою судьбу. На обороте я поставил подпись, что прочитал его. Потом только понял, что моторы самолета не работают -мы уже приземлились. Посмотрев в иллюминатор, я увидел крупную надпись: “Аэропорт г.Нукус”...