У ВХОДА НА ТОТ СВЕТ

Появились 30-40 человек в форме заключенных, но с повязкой на правой руке, где крупными буквами было написано “СПП”. Последовала команда: “Всех гнать в “запретку” собирать камни!”. Никаких камней в “запретке” не было: эта команда была сигналом к новой серии избиений, на этот раз силами эс-пэ-пэшников. Они оказались еще более свирепыми, чем офицеры и надзиратели, набросившись на нас, как бешеные псы.

После этого новичков снова пригнали на площадь перед ШИЗО. Там нас опять раздели догола и обыскали. Кто-то в этой свистопляске порвал, а кто-то потерял одежду.

Затем мы снова построились по пять человек в ряд. Перед нами вышел здоровяк-капитан лет тридцати пяти.

-Я начальник отделения охраны правопорядка этой зоны Шерабад Махмудов, -объявил капитан.

Это был человек, которого заключенные называли между собой “каршинский палач”.

-Я сижу в 9-й комнате здания администрации. Если по “балаболу” объявят: “Такому-то заключенному прибыть в 9-ю комнату”, знай, что твои дела плохи. Оттуда ты отправишься или прямо в ШИЗО, или же станешь инвалидом. ШИЗО, ПКТ вот здесь, -он показал на одноэтажное здание позади себя и продолжил,- Отсюда живым не выйдешь, а если выйдешь, долго не проживешь. Поняли?!

В прежние времена палачи делали свое дело, спрятав лицо под маской. Этот-же явно гордился своей ролью.

В тот день до обеда нас еще сводили в баню, постригли и побрили. Одев свою черную робу, я вновь стал похож на пугало.

По “балаболу” объявили, что карантин должен идти обедать. “Обед” представлял собой похлебку из ржи, сваренную без масла и соли. На человека выдали по 150 грамм черного хлеба. То, что называлось “хлебом”, представляло собой наполовину испеченное прокисшее тесто.

Впрочем, во всех зонах Узбекистана хлеб был примерно одинаковым. Пища, которую готовили в столовых, не отвечала никаким санитарно-гигиеническим нормам. Кроме того, когда зоны строили, никто не думал, что к власти придет такой человек, как Ислам Каримов, который будет сажать всех подряд. Для примера, возьмем ту-же каршинскую зону УЯ 64-49. По проекту она была рассчитана на 850 заключённых. 9 июня 1994 года, прибыв в эту зону, я оказался 3471-м по списку. К 1996-му году число заключенных в ней превысило 5 тысяч человек. В казармах не хватало не только места, но и воздуха. Канализации не было, вода была настолько грязной, что везде были написано: “Сырую воду пить запрещается”. Однако не пить было невозможно, так как в каршинской степи температура воздуха летом в тени была 42-45 градусов.

После обеда полуживые заключенные пришли в сектор, где размещался карантин. Ко мне подошел один из них.

-Говорят, что сюда привезли Сафара Бекжана, Вы его не знаете?, -спросил он.

-Нет, такого человека я не знаю, -ответил я, памятуя совет майора Холмурадова.

На самом деле, его интерес меня встревожил. Все в одинаковой робе, у всех головы сверкают, словно очищенные яйца. Кто из них хороший человек, а кто “стукач”, догадаться было сложно. Здесь было трудно узнать даже родного отца.

-Заключенный Бекчанов Сафар, подойдите в 9-ю комнату администрации, -раздалось тут по громкоговорителю.

Один из заключенных с красной тряпкой “СПП” стал спрашивать: “Кто здесь Бекчанов?”. Мне пришлось подойти к нему и признаться, что это - я.

-Быстро иди, тебя вызывают в девятую, -сказал он хмуро.

“Каршинский палач” уже ждал меня в коридоре первого этажа здания администрации. Он сразу ударил меня ногой в живот, а когда я от боли согнулся, то ударил меня по голове толстой папкой, которую держал в руках. Я упал лицом вниз.

-Скотина, я тебе покажу сейчас, куда ты прибыл,- заорал он в приступе беспричинной ярости.

Я встал.

“Палач”, взяв меня за шиворот, потащил наружу, грязно ругаясь и оскорбляя. Он притащил меня к зданию ШИЗО. Надзиратель открыл дверь. Внутри в это время кого-то избивали. Почти двухметрового роста капитан оглядел меня с головы до ног.

-Этот тоже из таких, только прибыл. Напишите, что занимался агитацией, -сказал “каршинский палач”.

Помню только, как капитан, поигрывавший резиновой дубинкой, опустил её на мою голову. Открыв глаза, я увидел, что лежу на полу какой-то камеры. На голове была мокрая тряпка. Я попытался встать. Один из заключённых сказал: “Сафар-ака, не шевелитесь пока”. Меня словно ударило током и невольно я пощупал голову. Гладкая и круглая после стрижки, теперь она стала бесформенной.

-Мамарайим бил Вас по голове рукояткой дубинки, -сказал кто-то.

-Кто такой Мамарайим?, -спросил я.

-Мамарайим Хайдаров работает ДПНК, -пояснили мне.

Я все-таки встал. В камере были откидные доски-кровати, но сейчас они были закрыты на замок. Заключенные сидели по двое, спиной к друг другу, на нескольких железных стульчиках.

-Познакомьтесь, этот тот парень, которого звать Сафар Бекжан, -сказал человек, смотревший на меня искоса.

Этот голос показался мне знакомым.

-Не прошло еще и дня, как ты прибыл, а уже нездоров, -сказал он и, повернувшись ко мне, улыбнулся.

Это был Анвар Тилляназаров. Мы познакомились с ним весной 1990 года. В то время он открыл первый в Узбекистане частный банк. Рекламу “Анварбанка” в Ташкенте можно было встретить тогда на каждом шагу.

В тот год Фахриддин Худайкулов, Салават Умурзаков, Кудрат Бабаджанов, художник Курбанбай Маткаримов и я собрались выпускать независимую газету. Мы хотели выпускать её раз в неделю на узбекском и русском языках и распространять во всех республиках Туркестана. Задача газеты состояла в просветительстве и пропаганде единства народов Туркестана. Однако основной вопрос -финансирование - был не решен. Было ясно, что государственные банки денег на такую газету не дадут. Кто-то из знакомых посоветовал обратиться за помощью к Анвару Тилляназарову. Мы встретились с ним и объяснили свою цель. Он согласился дать нам кредит на условии, что одна страница газеты будет выделена под рекламу фирмы “Предприниматели Узбекистана”, а также “Анварбанка”, которыми он руководил.

Разрешение на издание газеты “Муносабат” (“Отношение” -прим.перев.) Фахриддин Худайкулов получил в Госкомпечати в Москве. Первый номер шестнадцатистраничной “Муносабат” был издан тиражом 100 тысяч экземпляров в Чимкентской типографии. Мы успели выпустить 4 номера. Правительство Узбекистана, не имея возможности закрыть газету, которую разрешила Москва, нашло другой способ расправы. Ночью был подожжен офис газеты и все оборудование сгорело. Нас вызвали в Комитет по печати Узбекистана, где сказали: “Если не прекратите выпускать газету, ответственность за пожар будет возложена на вас”. Это означало, что каждому из нас грозит от трех до пяти лет лишения свободы. Таким способом нашу газету ликвидировали.

Теперь, спустя три года, мы встретились с Анваром Тилляназаровым в камере ШИЗО Каршинской зоны УЯ 64-49.

-Познакомьтесь с Сафаром, -обратился Тилляназаров к другим.

-Мухаммеджан, -представился крепкий парень лет 25-ти.

-Хусниддин Кутбиддинов,- сказал высокий юноша.

-Оба из группы “Адолат” , -пояснил Тилляназаров.

-Юсуфжан Имамов, председатель партии моджахедов, -протянул руку человек в очках, лет 45-ти.

Другие “штрафники” тоже оказались причастными к той или иной политической организации.

Вечером в камеру вошла группа офицеров с резиновыми дубинками. Всех поставили лицом к стене. Держась за стену поднятыми руками, я услышал команду “По десять!”, от которой в спине заныло. Кто меня избивал, не знаю, но он оказался “честным” - нанес ровно десять ударов. Никто из нас при экзекуции не проронил и звука: если бы кто-нибудь хоть раз вскрикнул или простонал, все получили бы снова по десять ударов. Таковы были правила.

Через полчаса после того, как офицеры ушли, появились надзиратели во главе с ДПНК. Заключенных по-одному обыскали. Затем надзиратели нанесли каждому по пять ударов дубинками, и снова все стояли со сжатыми зубами.

После них пришел начальник надзирателей. Прочитав фамилии, он увел всех названных. В большой камере остались только Тилляназаров и я.

Еще через полчаса открылась “кормушка” и в нее протянули какое-то подобие еды и кусок хлеба.

-Сафар, съешь и мою порцию. У меня в животе есть двух-трехдневный запас жира,- похлопал себя по животу “Анварбанк”.

В 11 вечера открыли и опустили кровати.

В 5 утра разбудили и снова пристегнули кровати к стене.

После завтрака открылась дверь и на пороге появилось все начальство: полковник Кулымбетов, замполит Мирсалихов, майор Холмурадов, ”каршинский палач” Махмудов и еще несколько офицеров, которых я еще не успел узнать.

-Анвар Тилляназаров вот этот, -показал Махмудов на бывшего банкира.

-А это Бекчанов Сафар, я говорил Вам, что он занимался агитацией, - указал “палач” в мою сторону.

-Сначала поговорим о деньгах, о деньгах поговорим. Так, что-ли, “Анварбанк”? Прошла уже неделя, как ты здесь появился, но о тебе даже не слышно. Не мог догадаться сам ко мне прийти, сдох бы, что-ли? Не знал, что я здесь хозяин, сволочь! Сейчас скажешь здесь, какую взятку дал майору Холмурадову, иначе отсюда вынесут твой труп!”, -заорал Кулымбетов.

-Товарищ полковник, не оскорбляйте меня перед заключенными, -не выдержал Холмурадов.

-Когда будешь сидеть на моем месте, будешь делать то, что захочешь, пока-же я здесь хозяин. Если будет нужно, и тебя тоже могу присоединить к этим. Пошел вон отсюда! -набросился полковник на майора...

-Так, теперь поговорим вот с этим доходягой, -повернулся ко мне “хозяин”. -Тебя, парень, стоит разок пнуть, как душа выскочит вон! Какого черта ты вмешиваешься в политику! Вы что, хотели поиграть с президентом, сволочи! Сейчас время Каримова, он говорит, что хочет и делает, что хочет. Ты, парень, отсюда живым не выйдешь. Я сам тебя убью и похороню в этой зоне, понял, скотина!? Ни твой Салих тебе не поможет, ни деньги, даже если они у тебя есть. Вы хотели прийти к власти и перекрыть нам кислород ? У меня есть разрешение сверху, пиши, куда хочешь, здесь даже твой бог тебя не услышит.

Произнеся эту тираду, Кулымбетов обернулся и поманил к себе пальцем “каршинского палача”:

-Будешь каждый день хорошенько вытряхивать пыль из врага нашего президента. Теперь он числится за тобой.

Получив от своего хозяина столь “ответственное” задание, капитан Махмудов приложил к его выполнению все свое “мастерство”. За одну неделю все мое лицо, все тело стали неузнаваемыми. Печень и почки были отбиты. Через десять дней непрерывного избиения я стал пухнуть из-за того, что почки перестали работать. Увидев мое состояние, начальник надзирателей вызвал врача. Осмотрев меня, доктор сказал: “Его надо вывести из ШИЗО”, но начальник ответил, что “не может этого сделать, пока не будет указания “сверху”.

Все-таки меня перевели в другую камеру. Там никого не было. Сделали несколько уколов и выкачали собравшуюся мочу. В тот день не было человека счастливее меня. Таким образом, через 15 дней я вышел из ШИЗО.

Мое тяжелое состояние стало известно общественности. Родители, братья неделями ждали у ворот зоны разрешения на свидание (обычные заключенные получали свидание без проблем, в законном порядке или за деньги). Жена обращалась к Генеральному прокурору республики. Стараниями международных правозащитных организаций и особенно активиста Общества прав человека Узбекистана Михаила Ардзинова ей разрешили, наконец, краткое свидание.

Эта десятиминутная встреча прошла под пристальным наблюдением сотрудников администрации. Курбаной передала мне медикаменты, собранные нашими друзьями. Жена так вспоминает эту встречу: “Когда я увидела Вас, подумала, что больше живым не увижу”.

Я постоянно пытался прочитать в глазах других заключенных, что они думают о моем состоянии. Сами они об этом рассказали только после моего освобождения. “Вас любит Аллах - никто не верил, что Вы избавитесь от этих мучений, оставшись в живых”, -говорили они.

В УЯ 64-49 находились двенадцать заключенных, осужденных по тем или другим политическим мотивам. Мы виделись друг с другом только в ШИЗО. Политзэков сажали туда перед каждым праздником.

19 августа 1994 года “сверху”, из Ташкента, пришло распоряжение посадить меня сначала на пятнадцать дней в ШИЗО, а затем на шесть месяцев в ПКТ. В этот день в ШИЗО оказались все двенадцать “политиков”.

Я не выдержал избиения по три-четыре раза каждый день и однажды опять потерял сознание. Очнулся уже в санчасти.

Многие заключенные были в радостном ожидании. Наш президент издал указ об амнистии по случаю третьей годовщины независимости. Согласно этому указу, осужденные на срок до трех лет лишения свободы включительно подлежали досрочному освобождению. Я тоже был осужден на три года. Однако меня, как и других политзаключенных, эта амнистия не коснулась. За день до выхода указа об амнистии все политзаключенные в Узбекистане разом превратились в “нарушителей дисциплины”. На нарушителей дисциплины-же амнистия не распространялась. Некоторые заключенные, ждавшие амнистии, шутливо спрашивали потом: “Когда Вас посадят в ШИЗО?”, имея в виду, что вслед за этим выйдет желанный указ. Поистине, “кому праздник, а кому горе”.

В санчасти я пролежал больше месяца, однако так и не пошел на поправку. Меня опять отправили в “сангород”, однако в этот раз там долго не продержали и отправили обратно. Когда вернулись в зону, я уже не мог ходить. Лежа в санчасти, я, можно сказать, уже распрощался с этим миром.

В это время в зоне пошли слухи, что против меня готовят “раскрутку”. Никто ко мне не приходил, другие заключенные даже боялись со мной здороваться.

Но однажды один из самых злых СПП-шников положил возле кровати, где я лежал, бумажный пакет и сказал: “Это послал один уважаемый папаша, которого Вы пока не знаете. Завтра опять приду, скажете, что Вам еще нужно. Чем сможем, поможем”, после чего ушел, не дожидаясь ответа. Бумажный мешок оказался полон всякой вкусной еды.

Начиная с того дня, отношение врачей ко мне резко изменилось. Появились лекарства, которые невозможно было нигде найти. Каждые два-три дня от неизвестного “папаши” приносили вкусные подарки. Однако, сколько бы я ни пытался узнать, кто этот добрый человек, мне не говорили. Отвечали только: “Встанете на ноги, он сам к вам придет”.

На ноги я встал в середине ноября, когда прекратилось кровотечение в желудке. Я стал выходить днем на безлюдное место позади санчасти погреться на солнышке. Однажды, сидя там в одиночестве, услышал чье-то приветствие. Подняв голову, увидел пожилого, но крепкого еще на вид человека в очках. Я хотел встать, но незнакомец промолвил:

-Сафаржан, сидите спокойно.

Я протянул ему руку. Взяв ее, он сказал:

-Оказывается, доктора меня все-таки обманули. Сказали, что Вы здоровы, как бык, но выглядите Вы еще неважно.

-Простите, не узнаю Вас, из-за болезни и память неважная, -извинился я.

-Я Ваш Ахмаджан-ака. Слышали, наверно, про Ахмаджана Адылова? -сказал новый знакомый.

Долго поговорить нам, однако, не пришлось: вокруг стали собираться “стукачи”.

Я читал некоторые книги про Адылова. Знаю, что в 1986 году на суде он сказал: “Мы происходим из рода Тимура, а коммунистическая идея скоро умрёт”, после чего суд был остановлен.

Что из написанного о нем в советское время соответствует действительности, судить не могу и не хочу. Но тот Ахмаджан Адылов, которого я встретил в заключении, был человеком с открытым взглядом, держался с достоинством и молился пять раз в день. Я выражаю ему благодарность за то, что он протянул мне руку помощи в самый трудный момент моей жизни и прошу Аллаха его благословить.

Мой ослабший было дух снова окреп и ноябрь стал для меня “творческим” месяцем. Снова стали писаться стихи. Оказалось, что начальник санчасти Рузибай Ибрагимов тоже увлекается поэзией и общение с ним придало мне дополнительные силы.

Однако зловещая тень полковника Кулымбетова простиралась и над санчастью. Родственник заместителя министра внутренних дел, он был к тому-же односельчанином самого министра Закира Алматова. Клановость при Каримове получила еще большее, чем прежде, значение, поэтому Кулымбетов ничего не боялся. Он дошел до того, что не просил, а выбивал из заключенных взятки. Не только покалечить, но и убить заключенного для него ничего не стоило.

После санчасти меня перевели в бригаду больных, где находились свыше 200 заключенных, перенесших тяжелые заболевания. Хоть ненамного, но жить там было легче, поэтому за это приходилось давать взятки администрации: в вотчине Кулымбетова продавалось всё.

В этот период среди заключенных большое распространение получили инфекционные заболевания. Каждый день в зоне умирали три-четыре человека. В зоне был объявлен карантин, прекращены все свидания. Однако их запретили не столько из-за боязни распространения инфекции, а с целью предотвратить утечку информации о происходящем.

Среди сотрудников администрации зоны тоже были такие, у которых Кулымбетов вызывал отвращение. Одним из них был начальник санчасти Ибрагимов, однако он не согласился помочь мне сообщить на волю о творящемся в зоне беспределе.

Эту инициативу поддержал только капитан Расул Холтураев: прослужив шестнадцать лет во внутренних войсках, он полностью изменил свое мировоззрение и был едва-ли не единственным сотрудником администрации, который по-человечески относился к политзаключенным. Он передал мое письмо с изложением ситуации Курбаной, а она, в свою очередь, сообщила все международным организациям.

В зоне УЯ 64-49 процветало “стукачество”. Голод, издевательства, угроза смерти заставляли обездоленных заключенных доносить друг на друга и таким способом выживать: в зависимости от ценности информации, за доносы давали хлеб или другую пищу. Особенно ценились сведения о политзаключенных. Очевидно, кто-то донес и о наших контактах с Холтураевым. 18 февраля 1995 года Ахмаджана Адылова и меня вызвали в здание администрации. Там нас встретил высокого роста, лысый человек лет сорока пяти в гражданском. Он представился сотрудником Управления СНБ по Кашкадарьинской области. Мы зашли в одну из комнат и увидели, что там стоит капитан Расул Холтураев с побледневшим лицом. За письменным столом сидел молодой человек, тоже в гражданском, который что-то писал.

-Вы знаете этого офицера?,- спросил у Адылова сотрудник СНБ.

-У меня плохо видят глаза, поэтому людей в форме я не могу отличить друг от друга, -ответил Ахмаджан-ака.

-А Вы, Бекчанов, наверное хорошо знаете этого человека?, - обратился эс-эн-бэшник ко мне.

-Если бы я был близко знаком хоть с каким-нибудь офицером, не оказался бы в таком состоянии, -ответил я.

-Хорошо, с вами двоими поговорим в другом месте. Идите и не выходите из сектора, -сказал представитель СНБ.

В тот же день Ахмаджона Адылова перевели в соседнюю зону УЯ 64-33. Капитана Расула Холтураева сняли с работы и перевели в другую каршинскую зону - УЯ 64-61 - простым сотрудником. Меня-же специальным этапом снова отправили в Ташкент, в “сангород”. Когда я покидал зону, появился полковник Кулымбетов:

-Ты, парень, плохо шутишь со мной. Теперь я тебе устрою “раскрутку”!, - злобно сказал “хозяин”.