Действительно, неизбежна ли? Или это неуместная экстраполяция фашистского эпизода в истории Европы?

Чем отличается корпоративно-капиталистическая система от либеральной?

Тем, что корпоративно-капиталистическая система предполагает не только объединение капитала, но и труда, а в развитых формах еще и других прямых, и даже косвенных, “участников производства” (не только производства, но и обмена, вплоть до самого потребителя, а также и государства). Капитал и капиталист здесь ограничены в правах. Эта система иерархична, с разделением ролей, прав и ответственности между всеми “участниками производства”, она отвергает доминирующий в либеральной системе суверенитет капитала, ограничивает пределы рыночного регулирования, давая, правда, больше возможностей для неформального политического регулирования в рамках соглашения элит или формально - через признание доминирующей роли государства.

В фашистской корпоративной экономике доминировали интересы и воля государства, управляемого крайне националистической партией, в средневековых гильдиях ремесленников доминировал труд в качестве основной социальной силы. Кооперативы – это тоже корпорации, только простые. Шведская модель капитализма (или социализма?) – это преимущественно корпоративная модель. Т.е. корпорации не надо отождествлять с фашизмом и нацизмом. В фашистских государствах они были использованы расистами и милитаристами в качестве наиболее адекватной системы саморегуляции экономического базиса, допускающей и жесткое государственное управление. Не стоит считать их и пережитком средневековья, отождествляя экономический прогресс только с либеральными моделями.

Корпорация может иметь сложный механизм согласования интересов, формальный и неформальный, и в этом случае не иметь однозначно доминирующего участника или социальную силу. Именно к этой системе, по-видимому, прогрессирует немецкая социальная экономика, где управляющий капитал разделен на капитал акционеров и капитал кредиторов (банков), и один капитал противопоставлен другому, взаимоограничивая один другого. Роль банков усиливается еще и тем, что банки обычно выступают и в роли собственников, имея крупный пакет акций подопечной компании. В свою очередь, банки жестко контролируются государством, потому что оперируют не деньгами собственников, а деньгами вкладчиков, рискуют, по сути, не своими деньгами. Устойчивость и “корпоративность” системе социальной рыночной экономики дополнительно придают, пусть несколько формальные, но существенные участия в управлении и контроле других социальных групп. Это еще не корпоративная система, но уже и не либеральная. Это удачный гибрид того и другого.

В любой из этих систем, как в американской либеральной, так и в немецкой социальной, существует своя ахиллесова пята. В американской экономике это несколько сот гуру, политиков и администраторов, управляющих американским фондовым рынком и Федеральной резервной системой. В Германии это столь же узкий круг высшей банковской элиты. “Коллективные представления” о мире и себе в этой своеобразной толпе не всегда адекватны, но всегда подчинены тем же волнообразным процессам активизации и угасания в пределах больших, средних, малых циклов и микроциклов, что и весь национальный организм этих стран. Похоже, что нынешнее представление немецкой экономической элиты о себе самой и о целях нации начинают существенно расходиться с целями самой нации (это обычно случается к началу “средней зимы большой осени” или третьей четверти “большой осени”). Цели нации становятся жесткими, настроение – решительным, амбиции – завышенными, зрение – близоруким. Элита замыкается на себе, в своих балансах и расчетах, пытается как-то соответствовать новым настроениям нации, найти новые магические рецепты, но не находит, и в результате терпит поражение и уходит, оставляя место популистам, которые находят решительные и неверные ответы, в которые все почему-то верят.

Это не означает, что движение в сторону корпоративной экономики окажется ошибкой. Нет, просто у немцев это получится хуже, чем у итальянцев, испанцев или китайцев, немцы просто из хороших идей в первой половине века создадут неудачную, неэффективную систему.

Существенное преимущество либеральной модели над корпоративной в настоящее время обусловлено тем, что “либералы” сумели создать механизм постоянной ротации собственности на основании критерия рыночной эффективности ее работы, что этот процесс органически сопровождается и эффективной сменой других существенных составляющих производства, прежде всего, менеджмента. Система, таким образом, постоянно обновляется. Но в ней есть уязвимое место. Это голова, или узкий слой управляющей элиты, ротация в которой происходит не по законам рынка. Об этом уже говорилось. Но следует добавить, что в новых корпоративных моделях, возможно, будет решена проблема “головы”, может быть, через наделение “голов” самих корпораций (представляющих не только интересы капитала, а интересы всего общества, правда, преимущественно, через призму эффективной экономической деятельности) частью прерогатив, которыми сейчас обладают исключительно правительства. Это не значит, что правительства исчезнут, но это значит, что корпоративная система создаст в лице своих высших органов дополнительную конкуренцию национальным правительствам и наднациональным политическим органам. Ведь сейчас мировая гегемония США дает американскому правительству и стоящей за ним узкой элите возможность навязывать решения своим “конкурентам” – правительствам других стран и, тем самым, все больше погружаться в пучину национального и узкогруппового эгоизма. А пострадают не только они – пострадает весь мир!

“Генетическим недостатком” либеральной модели является “близорукость” рынка. Собственность на рынке – это близорукая собственность, ориентированная на краткосрочные (иногда – ежеквартальные) цели. Кроме того, главная мотивация “либерального собственника” - личное обогащение через игру с акциями, а его главное умение – игра на рынке. Для раскрытия человеческих талантов, для их развития и поддержания творческой активности человека такая мотивация не всегда достаточна. При идеальной конкуренции умение работать с акциями предполагает глубокое знание макроэкономики и экономики предприятия, постоянный контроль за всем комплексом экономических, социальных и политических вопросов в стране и ключевых точках мира. В этом случае таланты человека находят самое достойное применение. Но, поскольку система начинает извращаться, допускать спекуляции и манипулирование инвесторами, активность игроков переключается на эти паразитические составляющие рыночной деятельности и постепенно все система идет в разнос. И снова – мировая монополия США становится постоянно действующим фактором деградации и извращения ключевой для страны и ее экономической модели деятельности на фондовом рынке. Надежды на регулирующую и “очищающую” работу Комиссии по ценным бумагам не оправдаются.

Распыленность капитала среди мелких акционеров в системе “американского народного капитализма” зачастую определяет исключительное положение менеджеров, делая их не очень то озабоченными мнением виртуальной толпы акционеров, тем более, если сами менеджеры владеют достаточно крупным пакетом акций (иногда достаточно иметь 0,5-2%, чтобы контролировать гигантский концерн или конгломерат). Остается, правда, опаска перед агрессивной спекулятивной скупкой на рынке более крупного пакета, но и здесь у особо “сильных” (приближенных к элите), имеющих доступ к инвестиционным банкам и другим источникам крупных финансовых ресурсов, может появиться обратная мотивация к успешной деятельности компании (предприятия) – ухудшить результаты, чтобы снизилась цена акций, чтобы приобрести больше акций! Этим примером, имеющим частный характер, я хочу еще раз проиллюстрировать основной тезис о том, что нет совершенных идеологий, но есть хорошие или плохие общественные модели, причем хорошие модели могут незаметно стать плохими, если нарушены пропорции и превышены пределы их устойчивости.

Корпоративная идеология, основанная на идее о возможности создания устойчивой и идеальной иерархии всех “участников производства” с четко прописанными функциями и ролями, и устремленная к общим и понятным для всех целям, вскоре реализуется в корпоративных моделях, не менее эффективных, чем либеральные.

Какие параметры будет иметь корпоративная система в Европе?

Эта система будет опираться на четко распределенную ответственность и власть между собственниками производящей корпорации (компании) и собственниками “отраслевой корпорации”. Хотя совсем необязательно, чтобы в отрасли была только одна корпорация или, чтобы корпорация работала только в одной отрасли. Но назовем ее все же “отраслевой” в связи с тем, хотя бы, что размеры такой суперкорпорации будут сопоставимы с размером отрасли, в которой она работает, тем более, что такие корпорации будут иметь чаще всего не национальный, а международный характер, например, общеевропейский, китайско-корейско-японский или даже глобальный (но это будет редко, так как для нормального функционирования корпорации важна культурная совместимость, чувство “гражданина корпорации”).

В отраслевой корпорации будут представлены участия государства (государств), производящих корпораций (компаний), как входящих в нее на условиях принятия членского устава, отличного от обычного устава собственников, так и не входящих, а также других организаций – как общественных (вплоть до религиозных), так и экономических, также имеющих или не имеющих права и обязанности членства.

Собственники (участники) отраслевой корпорации изберут отраслевой совет, который может иметь одну, две, три палаты с различными функциями, но представителями в совете смогут быть не все собственники, а только собственники – члены.

Отраслевой совет самостоятельно сформирует советы директоров в компаниях-производителях, ставших членами отраслевой корпорации. Общие собрания компаний-производителей не будут иметь голоса в вопросе избрания совета директоров, но они будут избирать президента (правление) и ревизора (ревизионную комиссию) своей компании. Совет директоров будет иметь право отстранять президента и требовать от общего собрания избрания нового, но в отношении ревизора у него таких прав не будет.

Таким образом, в Европе начнет складываться система, в которой воедино будут увязаны интересы отрасли, как правило, на общеевропейском уровне, интересы основных государств, в экономике которых эта отрасль достаточно приоритетна и важна, интересы основных производящих единиц и интересы широкой общественности, в том числе потребителей и экологической общественности. Будут ли здесь “лишние люди”? Да, но поскольку участие в отраслевой корпорации будет сопряжено с существенными капиталовложениями и обязательствами членства, то таких “лишних” будет не много и с течением времени будет становиться еще меньше.

Особую власть в отраслевых корпорациях будут иметь бюрократы (технократы) отраслевых советов, контролирующих советы директоров иногда сотен компаний-производителей, регулирующих систему внутреннего налогообложения в корпорации-отрасли и контролирующих связи с собственниками отраслевой корпорации и государствами-участниками. Власть отраслевых советов будет усилена в первые десятилетия XXI века особым мессианским настроем, ощущением себя миссионерами объединительного общеевропейского процесса. В дальнейшем этот дух приобретет более узкий характер латинского, пангерманского или иного патриотизма.

Постепенно корпорации-отрасли создадут для собственников, но, прежде всего, менеджеров, членов советов директоров и даже рабочих и служащих компаний-производителей развитую иерархическую мотивационную систему статусов, привилегий, наград и вознаграждения, чем-то напоминающую феодальную систему. Наследственность будет также поощряться, но социальный статус будет приобретаться только на основе личных заслуг. В некоторых корпорациях будет поощряться жертвование имущества. Страховые и пенсионные системы станут преимущественно внутрикорпоративными.

Первые элементы этой системы возникнут уже в начале второго десятилетия XXI века, а быстрое развитие она получит во время мирового экономического кризиса в двадцатых годах XXI века. В третьем десятилетии родоначальники этой системы, немцы и французы, начнут с удивлением обнаруживать, что власть в этих корпорациях все больше переходит к более “дружным” испанцам и итальянцам и что в южные европейские страны уплывает несоразмерная их реальному вкладу прибыль. Постепенно начнется процесс размежевания и последующего раздела корпораций на латинские и пангерманские, а немцы с 2040 все больше начнут переориентацию на славянский восток и юг Европы, хотя и на славянском юге будет усиливаться латинское влияние, уравновешиваемое турецким. А после 2050 года начнется латиноамериканизация Европы.

Китайская корпоративная революция начнется также в двадцатых годах XXI века, а в тридцатые годы сложатся подсистемы китайско-корейско-японского корпоративного капитализма и китайского корпоративного “социализма”, основанного на доминанте национальных целей и доминировании государства, идущего путем экспансии в Евразии.

К 2050 мир будет жестко разделен на сферы господства американского либерального, латинского, китайского, панисламского, японского и немецкого корпоративных капитализмов. Только Японии и Европе удастся сохранить определенную проницаемость различных систем. Россия будет лоскутно поделена между всеми основными экономическими игроками, но преобладающим будет присутствие китайского и немецкого (точнее – восточноевропейского) капитала.

Чтобы лучше и конкретней представить будущее России, попробуем снова окунуться в прошлое, на этот раз прошлое “зимних” периодов Византии и Турции, история которых протекала вокруг мистического сердца России – Константинополя. Аналогии и ассоциации из истории этих стран могут помочь нашему воображению представить более реальную и сложную картину будущего мира, будущего России.