Сергей Чижков

ЧИНОВНИК, РЕСТАВРАЦИЯ И СВОБОДА СЛОВА
(Предисловие к интервью)

Свобода слова – это самое уважаемое и самое непререкаемое право в глазах россиян. По этому вопросу они единодушны, и опросы это фиксируют. Более того, у меня лично такое ощущение, что никакие политические изменения уже не в силах серьезно подорвать эту свободу. Скажу резче, свобода слова настолько проникла в сам склад повседневной жизни, культуру и общение, что неизбежно рухнет любая политическая система в России, которая станет серьезным вызовом этой свободе.

Понятно, что такие бравые утверждения всегда вызывают сомнения у нормального человека, и я здесь не исключение. Попытаюсь-ка усомниться в своем же собственном утверждении. Где в нем спрятано лукавство – с чем связаны мои сомнения и опасения по поводу свободы слова,?

Действительно, сейчас человек ощущает, что его никто и ничто не сдерживает, он выражает свою мысль открыто и свободно, он говорит то, что думает. Одно это уже огромная ценность. Оставим в стороне вопрос о том, насколько развиты его суждения, сколь глубоко он понимает суть происходящего. Важно, что человек, свободно высказываясь, непосредственно переживает свободу и ощущает себя ничем не скованным, не скованным возможной репрессией.

То есть на уровне самоощущения рядового гражданина свобода слова есть, он ее ценит, широко пользуется и вряд ли когда поступится. По моему глубокому убеждению, именно этому уровню свободы слова ничто не угрожает, его никто и никогда не рискнет впредь тронуть; именно по поводу этого ее уровня в обществе поразительный консенсус, именно он непререкаем.

Но есть и другой уровень свободы слова, где она существует в более сложных своих формах – институциализированных. Этот, второй, уровень всегда сопряжен с более или менее профессиональным (профессионализированным) знанием и навыками, с механизмами функционирования социальных институтов, с информационными потоками. Этот уровень свободы слова сопряжен с большим числом “смежных” прав (право на получение информации и т.п.). Когда мы говорим о втором уровне, то имеем в виду чаще всего прессу, СМИ, хотя это далеко не единственная институциализированная форма свободы слова.

Как только вопрос заходит о прессе, все меняется: свобода слова в глазах населения уже не столь непререкаема, и журналисты чувствуют явный дискомфорт, если не сказать, – просто боятся, и властных действий по урезанию свободы хоть отбавляй, и аргументы в пользу этих действий кажутся подавляющему большинству убедительными.

Действительно, как-то даже неудобно бороться за свободу слова, когда на другой чаше весов оказывается то государственная тайна, то обороноспособность страны, то честь и достоинство чиновника.

Однако на деле все не так или не совсем так. На том месте, где была государственная тайна, обнаруживается радиоактивная свалка, там, где была обороноспособность страны, – мордобой и казнокрадство, из-за “чести, достоинства и доброго имени” чиновника может выглядывать самая банальная взятка.

Но все-таки этатистские аргументы и ценности как-то странно завораживают наших граждан и свобода печатного слова уже не так непререкаема в из глазах, тут начинают перевешивать какие-то смутные, почти подсознательные представления об общей пользе, о государстве, которое “есмь мы”, о чиновнике как начальнике.

Именно этот идейный и ментальный фон создает широкие предпосылки какой-то весьма странной реставрации. Реставрируется не коммунизм, конечно. Реставрируется некий более широкий тип отношений между личностью и государством. Коммунизм являлся всего лишь его радикальной версией. Главным действующим лицом этой реставрации выступает чиновный люд, в первую очередь крупные региональные чиновники. При этом совершенно не имеет значения политическая физиономия чиновника. Можно даже сказать, что в регионах флагманами реставрации выступают не коммунисты, а вчерашние “демократы” и “рыночники”, ныне же просто крепкие хозяйственники и патриоты.

Характерная черта нашей реставрации и фундаментальное ее отличие от “бархатных” реставраций в странах Восточной Европы в том, что она происходит не в результате прихода к власти левой оппозиции, а в результате мимикрии бюрократии и в первую очередь – высшего чиновничества.

Живописать эту картину нет никакого желания. Но вот на одну вещь следует обратить внимание: как легко восстанавливается, оказывается, в нашей стране представление о чиновнике как начальнике. Казалось бы, все прониклись духом того, что в нашем доме хозяином является народ, чиновник же (губернатор ли, мэр ли, президент ли) – это всё прислуга, которую мы нанимаем на конкурсной основе.

Эти идеи были и лейтмотивом многочисленных выборов, проходивших в 1995-96 годах. Но как-то быстро все улетучилось, как будто и не было вовсе. Мэр, говоривший буквально следующее: “Да я на коленях поползу, если это будет надо городу”, – теперь как-то умело заставляет ползать всех перед собой на коленях. Возвращаются старые, давно забытые обороты речи: “Я построил в области 59 школ”, – заявляет один губернатор на всю страну в присутствии Президента. А тот его, понимаешь, подбадривает: молодец, мол, молодец! Думаю, еще пару лет назад этот губернатор предпочел бы выразиться точнее, тем более при Президенте, мол, за время его правления в области было построено 59 школ. Теперь же – ОН построил эти школы, а Президент его понимает. Жаль, что мы так и не узнали, а сколько детей родилось за время его “губернаторства”, прошу прощения, оговорился, – сколько он родил детей в своей губернии.

Нынче чиновник – это не прислуга, нынче он созидатель, творец, активное начало жизни, хозяин, соответственно, я и все мы должны ощущать себя не хозяевами, а так, в лучшем случае квартирантами.

“Активное начало жизни”, естественно, стремится устранить со своего пути все, что ему мешает, что сеет сомнения, неверие и пессимизм среди квартирантов. Усомнился известный экономист в достижениях московской мэрии, высказал свои аргументы на страницах “Московских новостей” – газету в суд. Опубликовал журналист статью о депутате Государственной Думы, изложил только проверенные факты, и оказалось, что такие публикации могут не просто обидеть, задеть, внести душевный разлад, но и “повредить” самосознание. Короче, – и журналиста и газету – в суд... Вот и наступило торжество правовых идей в нашей стране: всех – в суд.

Как тут не вспомнить известное сомнение Кисы Воробъянинова! Когда умерла его теща, Ипполит Матвеевич подумал (цитирую по памяти): “Что же мне теперь делать? Жениться или просто домработницу нанять? Нет, лучше жениться: домработница по судам затаскает!*”

Затаскают, уже затаскали. Растет, резко выросло за последние четыре года, число гражданских исков к журналистам и газетам, еще быстрее растет число возбужденных уголовных дел и предъявленных обвинений. Что касается обвинительных приговоров, то общая картина тут довольно запутанная, но одно можно сказать уверенно: в судах первой инстанции их число растет.

По гражданским делам прирост происходит преимущественно за счет исков чиновников и органов власти. Что же касается уголовных дел, то они возбуждаются исключительно по заявлениям сильных мира сего, среди которых робко затесалась Алла Пугачева, да и то потом отозвала заявление за примирением сторон. Все же остальные – крупные чиновники. Какие там примирения, опровержения и извинения. Судить! Тем более что и суды первой инстанции на их территории – “под ними”, обвинительный приговор почти что гарантирован.

Если мы попытаемся разобраться в сути конфликта, то обнаружим, что его основание почти исключительно лежит в сфере информации: почти всегда это проблема распространения правдивой, но нежелательной для чиновника или властного органа информации. Эта информация может быть самой разнообразной: от публикации документа или придания гласности достоверного факта до развернутого экспертного заключения. Однако формальным поводом всегда служит второстепенный элемент публикации**.

В принципе, складывается ситуация, когда не только нежелательная для власти информация, но и вообще какая-либо содержательная проблемная информация не сможет стать достоянием общественности. Тут-то и наступает время вспомнить то, что я “оставил в стороне” в третьем абзаце этого текста. А насколько развиты суждения граждан по тому или иному вопросу, на какой информационной основе они строятся, включен ли человек в публичный дискурс? Публичный дискурс без институциализированных форм свободы слова неизбежно редуцируется в некое подобие “сарафанного радио”.

Понятно, могут сказать, что некая реставрация – вещь неизбежная и что у нее масса чисто экономических причин и оснований, что мимикрия чиновников – вещь вполне объяснимая и даже вторичная.

Мелкие чиновники могут и даже, возможно, должны мимикрировать, высшие же должны сохранять свою политическую идентичность. Опасность реставрации по-российски, посредством мимикрии высшей бюрократии, в том, что она катастрофически успешно использует менталитет населения и становится тем самым тотальной. Эта мимикрия пресекает возможность альтернативного выбора в будущем: сохранятся те же личности только с разными политическими масками, хотя и тут разнообразие не гарантировано.

Я действительно считаю, что у метаморфоз, которые мы обнаруживаем у нашей бюрократии, есть собственная логика, отнюдь не вытекающая из некоей логики развития рынка, реформ, первоначального накопления капитала и т.д. и т.п. И именно этой логике начинает подчиняться общественное развитие.

Я действительно боюсь, что свободу слова вполне безболезненно для самоощущения граждан можно редуцировать к тому первому уровню, который близок и понятен каждому, который дает возможность выплеснуть эмоции, схлестнуться с оппонентом в очереди, который столь легитимен и непререкаем, который, как выясняется, непосредственно влияет на электоральное решение, но который абсолютно не влияет на судьбы страны.

***

продолжение