«Политические технологии» - этот термин мало знаком на Западе. Это иносказательное выражение, часто используемое в бывших советских государствах. А означает оно высокоразвитую индустрию политических манипуляций. Всем известно, что результаты выборов подтасовываются в большинстве стран этого региона, от России до Киргизии; но мы по-прежнему не присматриваемся пристально к тому, как осуществляются эти подтасовки.
Впервые я попытался описать механизм политтехнологий в своей книге «Virtual Politics: Faking Democracy in the Former Soviet World» (Виртуальная политика: фальсификация демократии в постсоветском мире), которая была издана в 2005 году. Книга вышла весьма своевременно. К тому времени политтехнологи уже помогли Кремлю обеспечить едва ли не полный контроль над политическими процессами в России. На парламентских выборах 2003 года оппозиция была изгнана из Думы, и в стране возникла четырехпартийная олигополия официальных кремлевских партий, которая более или менее сохраняется и по сей день.
Президентские выборы 2004 года представляли собой иной кульминационный этап контроля. Путин одержал подавляющую победу, выдвинув целевой показатель «70 и 70» (процент голосов и явка избирателей). Высокий процент голосов за Путина был обеспечен за счет того, что даже кремлевские партии выдвигали против него лишь кандидатов-дублеров. Высокую явку должны были обеспечить местные власти, которые играли роль конкурирующих сборщиков голосов. Но две эти цели входили в конфликт друг с другом. Выборы без подлинной состязательности неизбежно снижают интерес в обществе, вынуждая Кремль все чаще и масштабнее привлекать «административный ресурс», дабы повысить явку. Путин набрал 71,3% голосов, а вот явка разочаровала, составив всего 64,3%.
В обеих победах важную роль сыграло дело ЮКОСа. Главной темой выборов стала порка олигархов (есть более образное русское слово – «драматургия»). Благодаря этому Кремль установил свою монополию на манипуляции. Часто говорят, что Михаила Ходорковского арестовали за то, что он «вмешивался в политику». Если быть точнее, он вел свою игру в политтехнологии и финансировал всех – от «Яблока» до коммунистов. В правилах игры, установленных на знаменитой встрече Путина с олигархами, ничего не говорилось о том, что олигархи должны полностью держаться в стороне от политики: они обязаны были как и прежде вносить свой вклад в финансирование кремлевских партий (Ходорковский финансировал и «Единую Россию» тоже). Но теперь было введено непреклонное правило, что им нельзя заниматься политтехнологиями.
2004 год также ознаменовал собой разворот в противоположную сторону после «оранжевой революции» на Украине, которая стала протестом как против грубых фальсификаций на выборах, так и против манипуляционных методов политтехнологий. Есть много причин, почему «оранжевая революция» вызвала в итоге такое разочарование. Но несомненно, одна из них заключалась в том, что политтехнологи продолжали отравлять систему, хотя формально в проведении выборов наступили улучшения. Как это ни парадоксально, Виктор Янукович, который в 2004 году не смог пробраться к власти за счет подтасовок, победил на свободных и честных в своей основе выборах в феврале 2010 года – и с тех пор пытается перевести стрелки часов назад настолько, насколько возможно.
Здесь возникают вопросы сразу по трем направлений. Во-первых, почему Россия до сих пользуется политтехнологиями? Нужны ли они ей сегодня? Разве Кремль все равно не одержит победу на выборах?.
Во-вторых, какого рода политтехнологии смогли выжить на Украине в изменившихся обстоятельствах после 2004 года? Какие методы нельзя было использовать? Какие возродились после 2010 года?
В-третьих, насколько активно политтехнологии применяются в других странах бывшего СССР? Некоторые государства, например, прибалтийские, похоже, чисты в этом плане – но не настолько чисты, как об этом можно судить по их имиджу. Некоторые пытаются очиститься, например, Молдавия и Грузия. Но как показала Украина в 2005-2010 годах, живучесть политтехнологий отражает глубоко укоренившуюся развращенность политической культуры. На другом конце спектра находятся местные диктаторы, обеспокоенные тем, что «арабская весна» отразится на всех деспотах, а не только на мусульманских. Чем они ответят на это: либерализацией или упреждающим ужесточением контроля? Очевидно, политтехнологии помогут закрутить гайки, но как это ни парадоксально, они также помогут подновить и подлатать демократический фасад.
Почему Россия все еще занимается этим?
Казалось бы, в России, где создана атмосфера почти тотального контроля, большинство политтехнологов должно остаться сегодня без работы. Лишь немногие до сих пор связаны с очень узким кругом власти.
Но политтехнологии стали жертвой собственного успеха. Чрезмерный контроль выдавил из системы соки политической жизни, и она стала сухой и ломкой. Общество, может, и не замечает все трюки, но оно вполне справедливо проявляет цинизм, зная, что его дурачат. А жизнь куклы-марионетки это не настоящая жизнь: политтехнологи могут создавать франкенштейновских монстров, которые выходят из-под контроля, но в основном они создают фиктивную драму и инертных политических посредников. Как сказал один российский адвокат, ««Единая Россия» подобна Буратино – она пытается стать настоящей, но не может. Она пытается стать политическим субъектом, но все мы знаем, что есть только один политический субъект» (Путин). «Единая Россия» страдает от того, что лишена реальной активной роли. Ее слишком часто используют в качестве щита против потенциальных конкурентов. Она в большей мере партия защиты власти, чем партия власти. А поэтому у политтехнологов есть работа: наводить порядок в той кутерьме, которую они сами создали.
Обслуживание системы
Первая причина того, почему политтехнологии в России живы, заключается в необходимости поддерживать и обслуживать построенную систему. Во-первых, надо реанимировать политические трупы. Созданный Путиным в мае 2011 года «народный фронт» это явная попытка навести свежий глянец на потускневший брэнд «Единая Россия».
Во-вторых, как отмечает Грейм Робертсон (Graeme Robertson), сторонники режима со временем могут оказаться непоследовательными. Так называемые «партии-попутчицы» могут сойти с орбиты, когда режим окажется под давлением. Так было в 1989 году в Польше, где два ручных союзника польских коммунистов, демократы и Объединенная народная партия, вдруг перебежали на сторону «Солидарности». Когда режим ослабнет, кооптированные партии если и не начнут дезертировать, то наверняка будут флиртовать с настоящей оппозицией.
И наоборот, ранее нелояльные партии и личности могут принять решение искать расположения официальной власти. Примерно так обстоят дела с российскими коммунистами, начиная с 2003 года.
Поэтому, чтобы поддерживать олигополию режима в порядке, необходимо правильное соотношение кнута и пряника. У Кремля, похоже, есть устойчивая проблема с фиктивными левыми. Сначала после 2003 года из-под контроля вышла «Родина»; теперь ее преемница «Справедливая Россия» пытается как пиявка присосаться к реальной оппозиции, но сама находится в упадке.
Системные изменения
Меняющийся баланс власти в государстве может вызвать к жизни новые проекты, особенно если действующая формула устареет и износится. «Справедливую Россию» в 2007 году поддерживали российские силовики. В один прекрасный день может появиться «медведевская партия» - а может и не появиться. «Народный фронт» будет в ближайшее время пытаться монополизировать политическое пространство, дабы не допустить появления конкурирующих проектов. В этом таится глубокая ирония, потому что многие советские республики в горбачевскую эпоху создавали такие «народные фронты», подразумевая под этим названием объединенную оппозицию правящему режиму.
Отвечая на новые вызовы
Система должна также реагировать на внешние изменения. Может возникнуть некая неустранимая реакция отторжения. Робертсон пишет, что подобно монополиям в экономической теории, доминирующие партии «широкого профиля», такие как «Единая Россия», могут порождать конкурентов, занимающих пустующие ниши. Отмена выборов губернаторов после 2004 года также означает, что у системы сегодня меньше громоотводов. Протестов местного масштаба во время экономического кризиса было меньше, чем предсказывали первоначально, однако они имели более весомые общенациональные последствия.
Безусловно, другие вызовы могут возникнуть на основе непредвиденных событий во внешнем мире. Первый вызов Кремлю возник уже в 2003-2004 годах. После «розовой революции» в Грузии в 2003 году и «оранжевой революции» на Украине в 2004-м кремлевские политтехнологи в попытке компенсировать сокращение «реальных» выборов в России и возместить потери от ошибок, допущенных ими на Украине, разработали новый сорт политтехнологий, который они открыто называли «контрреволюционной технологией». По словам Глеба Павловского, власти начали целенаправленно создавать такие организации как «Наши», дабы иметь гарантию, что «произошедшее в Грузии и на Украине не произойдет здесь». Выборы в Белоруссии в 2006 году использовали в качестве испытательного полигона для нейтрализации того, что политтехнологи называли ключевыми детонаторами «цветных революций». Опросы на выходе с избирательных участков сделали менее эффективными, создав им в противовес «клонов» - экзит-полы, вторившие подтасованным официальным результатам. Большие средства и усилия вкладывали в альтернативные, дружащие с режимом неправительственные организации и в «суррогаты общественных движений». Российскую тактику скопировал Азербайджан, где режим также создал молодежную группировку под названием «Ирели» (Вперед).
Кремль пытается прикрыть все уязвимые места, поскольку мировой экономический кризис вызвал страх перед возрождением протестных движений. Давая в октябре 2008 года интервью, Глеб Павловский говорил о возможном создании новой кремлевской левой партии, призванной сыграть роль амортизатора протестов. Но в 2010 году протесты против режима стали более вероятны с правого фланга. Кремль всегда очень боялся силы «Путин плюс» - то есть некоего сочетания национализма и социального популизма. Поэтому «Патриотов России» использовали в качестве амортизатора справа. Но режим все больше осознает, что не выполнил свои обязательства, касающиеся проведения реформ; поэтому появляются первые признаки того, что он может свернуть «Справедливую Россию» и выдвинуть вперед правоцентристский проект «Правое дело», который возглавил миллиардер Михаил Прохоров, сделав его новой запасной партией правящего режима.
Одно из преимуществ политтехнологий состоит в том, что они «стерильны». Они помогают режимам функционировать без идеологии, перемещаясь от одного варианта к другому. Иван Крастев (Ivan Krastev) утверждает, что авторитарные режимы могут, на самом деле, быть более стабильными без официальной идеологии, против которой обычно сплачиваются оппозиционные силы. Однако, как говорилось выше, без реальной идеологии созданные политтехнологами партии тоже имеют склонность к «стерильности».
Отвечая новым конкурентам
Кремль сохранил свою четырехпартийную олигополию на думских выборах 2007 года: барьер для прохождения в Думу по-прежнему высок. Однако Кремль сохраняет и внешний рубеж обороны. Любая реальная оппозиционная сила, приближающаяся к тому, чтобы преодолеть 7-процентный барьер для создания представительства во власти, скорее всего, будет наталкиваться на контрмеры. «Партии-мухи», существующие лишь для того, чтобы понемногу отщипывать голоса у оппозиции, после 2003 года стали более, а не менее важными, хотя обычно кажется, что их миссия сродни самоубийству. Такие партии как «Гражданская сила» и Демократическая партия России (в 2007 году набрали 1,05 и 0,13% голосов, соответственно), кажутся пустой тратой времени и денег, если исходить из того, что их цель – преодоление 7-процентного барьера. Но эта затея начинает казаться вполне разумной, если предположить, что их задача была не дать «Яблоку» приблизиться к этому порогу («Яблоко» набрало 1,6%).
Меняя формулу
Для каждых выборов требуется новая драматургия, отчасти из-за того, что избирателя сложно обмануть повторяющимися трюками. На выборах 1996 года лупцевали коммунистов; в 1999-2000 годах настала очередь чеченцев; в 2003-2004-м пришло время порки олигархов. Выборы 2007-2008 годов прошли под лозунгом возрождения России наперекор почти всем – чтобы аморфная популярность «путинского плана» перешла на Медведева. Это требует доказательств, но похоже, одна из причин неудач более ранних версий «партий власти» в 1993 и 1995 годах состояла в том, что никто не создавал образ врага, с которым надо сражаться.
Похоже, что сегодня общепризнанный принцип заключается в том, что у всех российских выборов должна быть своя драматургия. Кремль пока не занимается рутиной – хотя Сергей Марков еще в 2007 году говорил, что «люди устали сплачиваться, они хотят расслабляться. Поэтому они поддерживают Путина. Люди устали от многочисленных конфликтов». В политтехнологиях присутствует неотъемлемая тенденция раздувать драму, или по крайней мере, изобретать новую драму для каждых выборов, что в конечном итоге ведет к дестабилизации. Электорат может почувствовать отсутствие состязательности, и политтехнологам приходится постоянно бороться со снижением явки, причиной которой являются они сами. Для этого они используют новую драму или новые фальсификации. В любом случае, виртуальное соперничество между Путиным и Медведевым может стать более острым, и не потому что Россия в 2012 году столкнется с реальным выбором, но для того, чтобы через видимость конкуренции дать избирателям убедительное ощущение реальной борьбы за их голоса.
Постмодерн и премодерн в российской политической культуре
Новый повсеместный лозунг России это «модернизация». Но постсоветская Россия это весьма любопытная смесь постмодерна и премодерна. Как пишет Ричард Саква (Richard Sakwa), Россия это «реконструируемое государство, отчаянно пытающееся преодолеть наследие советской неправильной модернизации». Многие политтехнологи именно этим парадоксом объясняют спрос на свою профессию.
Сергей Марков дает целый набор объяснений: «В России пик политтехнологий пришелся на 1990-е годы (он слишком скромно говорит о собственных заслугах в начале 2000-х), после чего наступило временное затишье». Но сейчас значимость политтехнологий снова увеличивается. «В ситуации, когда институты очень слабы, такие методы усиливают свое влияние. По мере укрепления институтов, потребность в политтехнологиях будет постепенно ослабевать. Но в мире в целом ослабевают сами институты». «Общественное мнение никуда не исчезает, а создается все более искусственно. Политическое соперничество это все чаще борьба за право программировать общественное мнение».
Коллега Маркова Глеб Павловский также говорит о временных и долгосрочных факторах: «В 1990-е годы вы не могли полагаться на социальные группы, не могли использовать административные структуры, поэтому вы рисовали картинку». Поэтому у более стабильной России должно быть меньше спроса на политтехнологии. Но Павловский также отмечает, что сегодня «мы живем в эпоху мифологии, где трудно отличить миф от реальности – как и у древних греков. Политика основывается не на политическом знании, а на мифах, продвигаемых средствами массовой информации».
Своекорыстный аргумент о том, что Россия ничем не отличается от других постмодернистских политических культур, где циничная манипуляция превратилась в норму, подразумевает, что политтехнологиям уготовано долгое будущее. Российские политтехнологи заявляют, что это общемировая норма: любая политика строится на принципах realpolitik; политтехнологии существуют и на Западе, но мы просто лучше их маскируем. Однако это явное преуменьшение того, насколько они развратили собственную систему.
Страны Балтии
Кроме России, остальные бывшие советские республики можно разбить на три основные категории. Поскольку три прибалтийских государства входят сегодня в состав ЕС и НАТО, и считают себя новыми образцовыми скандинавскими демократиями, сохраняющиеся там некоторые виды политтехнологий являются весьма полезным напоминанием о том, что они не настолько беспорочны, как им хотелось бы казаться. Дело Сависаара, появившееся в Эстонии перед выборами в марте 2011 года, показало, что тайные действия, скрытое партийное финансирование и настойчивое использование компромата по-прежнему характерны для местной политической культуры. Местные олигархи, тайно выступающие в качестве спонсоров политических партий, остаются серьезной проблемой, особенно в Латвии, где до выборов 2010 года в политике доминировали Андрис Шкеле (Народная партия), Айнарс Шлесерс (Латвийская первая партия) и Айварс Лембергс («зеленые»). Тем не менее, полностью фиктивных партий в Прибалтике нет: эти страны слишком малы, а СМИ там слишком свободны.
«Мягкие» диктаторы
Но большая часть постсоветских государств это «конкурентные авторитарные режимы», подобные России. Некоторые из них довольно жесткие, и политтехнологии им особо не нужны. Другие же довольно «мягкие». Многие российские политтехнологи занимаются своим делом за границей, хотя в последнее время поставлять свои кадры на экспорт начала и Украина.
Накануне декабрьских выборов 2010 года по Белоруссии начали ходить слухи о том, что «серые кардиналы» из президентской администрации Владимир Макей и Наталья Петкевич носятся с идеей создания некоей формы контролируемого плюрализма. А различные группы политтехнологов запустили на орбиту новую партию власти «Белая Русь». Но похоже, Лукашенко опасается, что партия власти превратится в лобби для отстаивания чиновничьих интересов в Белоруссии. На руководящие посты там вновь поставили сторонников жесткой линии, таких как Виктор Шейман и деятель старой школы премьер-министр Михаил Мясникович, и страна вступила в новую и непредсказуемую фазу. А расширенное применение репрессий в клочья разорвало прежние правила игры.
Лукашенко повезло, что свои репрессивные меры он применил до наступления «арабской весны». В других местах, в частности, на Кавказе и в Центральной Азии, правящим режимам приходится думать и гадать, как лучше обеспечить стабильность - за счет закручивания или за счет ослабления гаек. Есть признаки того, что Казахстан, а возможно, и Азербайджан из страха перед «арабской весной» пойдут на укрепление плюрализма – но только в качестве альтернативы подлинной демократизации. Незначительные протесты в подражание арабам были подавлены весной 2011 года в Азербайджане и Армении, где местная годовщина предыдущего подавления протестов против подтасовок на выборах в 2008 году сделала их более резонансными.
Оранжевая революция как противоядие
Если не считать страны Балтии, то претендовать на роль серьезных демократий могут три постсоветских государства: Грузия с 2003 года, Украина с 2004 года и Молдавия с 2009 года. Но и там политтехнологии в различной степени применяются до сих пор, портя общую картину.
Украина была той страной, где после 2004 года возникла сильная надежда на искоренение политтехнологий. Но устранить некоторые обычаи и привычки оказалось очень сложно. Парламентские выборы в 2006 и 2007 годах стали большим шагом вперед, и тем не менее, они не были в полной мере свободными и честными. Партия регионов в особенности выигрывает от своей монополии на власть в «подконтрольных регионах», таких как Донбасс.
Фиктивные партии и «технические кандидаты» должны были исчезнуть, учитывая «эффект разоблачения» получившими больше свободы средствами массовой информации. Однако они все равно присутствовали на выборах как в 2006-м, так и в 2007 году. На такие партии были потрачены большие деньги, в том числе на «Не так!», «Эко +25%» и «Вече» в 2006 году, и на «обновленных» коммунистов, «Всеукраинскую громаду» и «Украинский региональный актив» в 2007-м. Однако один такой проект все же оказался успешным для бывших союзников Кучмы и олигархов второго уровня, которые поддержали Владимира Литвина, получившего в 2007 году в Раде 20 мест и равновесие парламентских сил. Но хотя некоторых людей некоторое время можно дурачить, сегодня на Украине очень трудно реализовать крупномасштабный проект с широкой поддержкой, как было с российским «Единством» в 1999 году.
Но даже в оранжевую эпоху украинские средства массовой информации были более плюралистическими, чем свободными. Соперничающие между собой телеканалы и газеты по-прежнему выступали в роли «сливных бачков». «Виртуальные партии» хоть и утратили во многом свое значение, но «черный пиар» и «войны компроматов» на Украине продолжали процветать. На самом деле, они стали еще более злобными, поскольку ведущие игроки лишились других средств борьбы.
Молдавия и Грузия избавляются от политтехнологий тоже с переменным успехом. Это маленькие страны, и «впаривать» фиктивные проекты там гораздо сложнее. Еще при Владимире Воронине (2001-2009 гг.) серый кардинал правящей коммунистической партии Марк Ткачук сосредоточился на манипулировании средствами массовой информации и административным ресурсом. Большая часть политических партий там по-прежнему настоящие. Однако использование агентов-провокаторов для организации бурных протестов в целях удержания власти после выборов 2009 года было классическим примером хитростей политтехнологий.
При Шеварднадзе некоторые некрупные партии тайно финансировались олигархами и получали деньги из России. При Саакашвили в Грузии действует правящая партия-гегемон, и она специализируется на черном пиаре и на избирательном использовании налоговой полиции для преследования политических оппонентов. В Молдавии даже после 2009 года судебная власть остается «административным ресурсом», а за партийными вывесками скрывают деловые группировки, стремящиеся к колонизации государства.
При Януковиче Украина реанимирует политтехнологии
Украина при Януковиче сворачивает демократию, однако она вряд ли перейдет к полнокровному авторитаризму. Вместо этого она где можно возрождает политтехнологии.
Первым шагом на этом пути стало восстановление «административных ресурсов» на выборах в местные органы власти в октябре 2010 года. Возможностей для прямого вброса бюллетеней было немного, поэтому власти использовали «легальные технологии», не давая оппозиции регистрироваться во многих округах и создавая вместо этого фиктивные участки-клоны.
Но главная оппозиционная сила Блок Юлии Тимошенко все равно занял на выборах второе место. Постоянные преследования со стороны правоохранительных органов и переманивание сторонников из бизнеса ослабило блок, но не разрушило его. Одна из фракций правящего режима попыталась поднять ставки в борьбе с оппозицией, и в мае 2011 года выдвинула против Тимошенко официальные обвинения. Другая продвигает партии-сателлиты в попытке заменить блок оппозиции. Близкие к власти олигархи тайно финансируют ультранационалистическую партию «Свобода», которая выполняет функцию «жупела» - химерической «худшей альтернативы» действующей власти. Однако проведенный недавно опрос показал, что «Свобода» уже достигла пика популярности в 3,1%. Во время экономического кризиса число потенциальных сторонников праворадикальной популистской партии может и выросло, но исторически это все же удел радикальных маргиналов из западных регионов. Мысль о том, что лидер «Свободы» Олег Тягнибок может стать оппонентом Януковича во втором туре президентских выборов вместо Тимошенко, кажется весьма странной (хотя она обсуждается). Но его партия все равно в состоянии расколоть голоса оппозиции на парламентских выборах 2012 года.
Поэтому политтехнологи правящего режима носятся сегодня с идеей скопировать российскую стратегию и создать две официальные партии власти. Правда, на Украине, в отличие от России, будет иное разделение труда. В России «справедливороссы» расположились слева от всеобъемлющей «Единой России». На Украине электорат Партии регионов с юго-востока страны в основном левоцентристский. Поэтому вторая партия власти может стать либо псевдолиберальной, либо псевдоправой, чтобы подорвать позиции Тимошенко на западе и в центральных областях Украины.
Сначала кандидатом на роль второй партии власти в 2010 году была партия Сергея Тигипко «Сильная Украина», но заместителя премьер-министра Тигипко поставили отвечать за налоговую, а потом за пенсионную реформу, и естественные сторонники покинули его. Он также пострадал по той простой причине, что находился в правительстве. Опрос Центра Разумкова, проведенный в апреле 2011 года, показал, что поддержка «Сильной Украине» резко упала до 4,9%. В то же время, «Фронт перемен» дружащего с властью политика Арсения Яценюка поднялся до вполне респектабельных, если не решающих 8,1%. Поэтому идею о второй партии могут возродить или переключить на другой проект поновее.
Может также быть приведен в действие еще один трюк: использование новой партии УДАР, возглавляемой популярным боксером Виталием Кличко. Партия регионов не препятствует росту ее популярности по опросам (сейчас ее рейтинг составляет 3,2%), поскольку эту партию можно использовать в интересах «парашютистов»: имеется в виду, что некоторых действующих депутатов парламента от Партии регионов можно будет внести в избирательные списки УДАРа, если Партия регионов будет терять популярность.
Политтехнологии в «мягких» авторитарных государствах: всерьез и надолго
Политика обмана должна быть преходящим явлением. Постсоветские избиратели совершенно справедливо демонстрируют цинизм из-за того, что их часто обманывают и дурачат; поэтому политтехнологи стараются не использовать одну и ту же уловку дважды (хотя они продают по дешевке копии своей продукции клиентам в других странах). Но благодаря политтехнологиям «мягкий авторитаризм» в таких странах как Россия остается мягким, и Кремль, скорее всего, будет отдавать ему предпочтение, отказываясь от полномасштабного деспотизма. Ослабление демократии на Украине также ведет к расширению масштабов применения политтехнологий. В других местах «арабская весна» может заставить обеспокоенные режимы пойти на имитацию демократии вместо установления демократии реальной. Поэтому политтехнологии останутся характерной чертой постсоветской политики и в обозримом будущем.
Эндрю Уилсон - старший научный сотрудник Европейского совета по международным отношениям (European Council on Foreign Relations).
("Open Democracy", Великобритания)
