Спустя два месяца после вторжения России в Украину в российском обществе не утихает дискуссия о том, как к этому относиться. И если аргументы противников войны в основном сводятся к тому, что решение ввести войска в соседнюю страну было преступным и аморальным, те, кто поддерживают "спецоперацию", оправдывают ее по-разному. Кто-то вспоминает, как "НАТО бомбило Югославию", другие говорят, что войны было не избежать, а правды о ней все равно никто не знает, а третьи задают вопросы в духе "где вы были восемь лет, пока гибли люди в Донбассе".
О том, какими фразами россияне пытаются оправдать вторжение России в Украину и откуда эти фразы берутся, Би-би-си поговорила с Александрой Архиповой, социальным антропологом, автором телеграм-канала "(Не)занимательная антропология".
Би-би-си: Почему вы решили изучить аргументы, которые люди используют, чтобы как-то рационализировать войну в Украине? В своем посте вы называете их оправдательно-защитными клише.
Александра Архипова: Люди не просто разговаривают об окружающем мире и своем отношении к нему - они создают свой собственный мир. Именно поэтому сейчас в речи людей, что устной, что в сети, появляется такое количество одинаковых фраз. Мы называем их клише - например, "не все так однозначно".
Повторение этих клише позволяет создать ощущение, что есть много людей, думающих одинаковым образом. И когда люди хотят примкнуть к большинству (а это особенность человека - мы все очень хотим ощущать себя частью группы), они начинают использовать в своей речи клише, которыми, по их ощущению, разговаривает большинство. При этом, конечно, носитель языка может не ощущать эти фразы собственно как клише.
Поэтому мы с моей коллегой из Америки Гульназ Шарафутдиновой собрали словарик клише из российских разговоров о войне, которые многократно повторяются - не меньше тысячи раз. Остальные мы отбрасываем как нерелевантные - не считаем их клише.
Сейчас я не говорю о клише, которые выражают антивоенную позицию - таких тоже много. Например, несмотря на все репрессии и преследования по статье [20.3.3 КоАП РФ], количество людей, которые пишут в российских соцсетях "нет войне" и "я против войны", необычно велико. В нашей работе мы собираем клише, которые как бы защищают или оправдывают сам факт войны. Как бы ни омерзительно это звучало, нам важно понять, как создается оправдательный "русский речевой мир".
Би-би-си: Как устроен ваш поиск?
А.А.: Мы находим какое-то количество утверждений, потом мы смотрим, какие фразы повторяются, потом я буквально запускаю поиск по вариантам этой фразы. Например, "вам не жалко детей Донбасса?" Или другой вариант: "А детей Донбасса вам не жалко?"
Дальше я смотрю, сколько текстов приходится на такое клише, и уже оцениваю их популярность.
Мы с моей коллегой поделили эти клише на четыре основных блока. Есть блок, который мы называем условно "А в Америке черных линчуют". Туда входят такие высказывания, как "а войну развязал Байден", "Америка бомбила Югославию", "Мариуполь находится в подлетном времени ракет НАТО", "если бы не мы, жертв войны было бы больше", "а где вы были восемь лет?"
Наш язык - это наш главный предатель. Он выдает наши основные установки. И из этих клише следует, что основным врагом считается Америка, а вовсе не Украина. Это частично снимает дикий парадокс, согласно которому, с одной стороны, многие россияне поддерживают войну, "спецоперацию" в Украине, а с другой стороны считают украинцев братским народом.
Би-би-си: Такую аргументацию еще часто называют "вотэбаутизмом" (от английского what about...?,"какнасчетизм", риторический прием, нацеленный на отвлечение внимания от неприятного вопроса путем критики оппонента. - Би-би-си). Это популярный инструмент российской пропаганды: например, Владимир Путин, когда его спрашивают про пытки в тюрьмах в России, говорит, что "в других странах проблем не меньше". Почему эта аргументация так распространена в российской культуре?
А.А.: Потому что гораздо проще указать на врага, чем объяснить собственные действия. Это мобилизует, это прием, который снимает с тебя ответственность и демонизирует врага. В некотором смысле это риторика маленького ребенка.
Когда ребенка спрашивают, почему он ударил Петю, он говорит: "А Петя первый начал". "Почему ты воровал в детском саду?" - "Потому что все воруют".
Когда ребенок не готов рассуждать о собственной ответственности за происходящее, он ссылается на такое текущее положение дел, в котором есть сильные, которые поступают так же, и он с ними солидарен.
Так и здесь: в ответ на любой вопрос нам указывают на то, что где-то еще хуже.
Би-би-си: Какие еще блоки вы выделили с коллегой?
А.А.: Следующий блок - это "My country, right or wrong" ("Это моя страна, права она или нет"). "Я оправдываю Россию, неважно что она сделает". Сюда относятся цитаты актера Сергея Бодрова о том, что "во время войны нельзя плохо говорить о своих", это "своих не бросаем", "Россия не начинает войны, а их заканчивает", "Россия всегда всех спасает", "нас просто исторически не любят".
Это высказывания, в которых мы либо идеализируем Россию, либо признаем, что проблемы есть, но мы обязаны быть верноподданными.
Третью группу я называю "Я человек маленький". Это аргументы в духе "от нас требуется сидеть тихо", "а что мы можем сделать", "мы люди маленькие, там знают, что делать", "наверху ведь не дураки сидят, они знают, что говорят", "от нас ничего не зависит".
Би-би-си: Почему клише такого типа так распространены?
А.А.: Россия очень аполитична, и она стала таковой в результате осознанного процесса по поддержанию политической "выученной беспомощности". У нас сделано все, чтобы человек не совершал никаких активных политических действий - и желательно даже на выборы не ходил, а лучше ездил на дачу вместо них. В ситуации войны эту позицию невмешательства ("а что мы можем сделать?") надо как-то оправдать. И позиция невмешательства оправдывается через занижение собственной важности и уничтожения субъектности, если хотите: "мы - люди маленькие".
То есть позицию можно выразить, ссылаясь на мессианскую роль России и априори враждебный Запад, когда человек говорит: "Нас просто исторически не любят, на нас завтра нападет Байден" (это агрессивные клише). А можно, наоборот, преуменьшить свое влияние и изобразить себя как существо, которое не может ни на что повлиять, и таким образом снимает с себя вину. Вину за то, что бомбят Мариуполь, за убийства в Буче. Ведь он "не может ни на что повлиять".
Би-би-си: Что относится к четвертой группе клише, которую вы выделили?
А.А.: Четвертую группу я называю "Постправда" или "Отрицание фактов". Сюда относятся аргументы в духе "никто не знает всей правды", "время покажет, кто был прав", "история все расставит по своим местам", "они бомбят сами себя" и прочее.
Би-би-си: Журналисты в своей работе с этой категорией чаще всего сталкиваются. Вам не кажется, что она существует в том числе благодаря тому, что за эти полтора месяца войны девальвировалось значение слова "фейк" и так теперь обозначают любую неприятную информацию?
А.А.: Мы написали в начале этого года статью, которая называется "Министерство правды" - про государственные проекты по фактчекингу. Государство взяло слово "фейк" на вооружение, многие кремлевские каналы как раз ровно такой логикой "проверяют" фейки: "Это фейк, потому что министерство икс сказало по-другому".
В реальности никакого фактчекинга не совершается. Абсолютно правда, что слово "фейк" девальвировалось. Словом "фейк" сейчас называют любую информацию, которая не совпадает с официальной.
Эта тенденция появилась не сейчас, а в 2020 году. У нас сейчас пять законов о "фейк-ньюс". В 2020 году я часто говорила, что это очень страшные статьи, но все довольно прохладно относились к этому. А на самом деле развитие этой тенденции привело к тому, что мы сейчас имеем.
Мы с коллегами изучили примерно 350 дел людей, которые в 2020-2021 годах были наказаны по уголовным и административным статьям за "фейки", которые связаны с ковидом. И абсолютно видно, что больше 75% дел не имеют никакого отношения к тому, что мы называем фейковыми новостями, слухами и конспирологией. Там единицы таких случаев.
75% административных и уголовных дел за "фейки" о ковиде - это высказывания, которые порочат деятельность локальных институтов или в которых выражается сомнение в действиях власти. Например, дело в Иркутске о сообщении в Viber в духе: "Девочки, не ходите на работу, я слышала, что главврач заболел ковидом и ходит на работу, а нам не сообщают". То есть как бы власти скрывают информацию и допускают заражение.
Людей обвиняли тогда, когда они сомневались в решениях власти или возможности справиться с ковидом. То есть уже тогда была разработана норма, по которой фейком называется неправильная с точки зрения властных структур информация.
Сейчас эта тенденция прямо развивается на глазах (мы делаем и такую базу данных). 4 марта был принят административный закон 20.3.3. о дискредитации вооруженных сил РФ, и в результате более 1300 человек как минимум были оштрафованы за плакат, устную фразу, значок на сумку, голубые джинсы и желтую кофту, за пустой лист бумаги в руках, книгу Оруэлла и за "нет войне" на аватарке.
Одновременно есть статья-близнец - уголовная статья о фейках о российской армии (207.3 УК.РФ), продолжающая развитие логики наказания за фейк из 2020 года. У нас в базе сейчас 32 уголовных дела по новой статье за "фейки" о вооруженных силах и "спецоперации", которые были заведены за последний месяц. Это много.
На слуху дело художницы Саши Сколиченко из Питера, которую обвиняют в том, что она создавала контрпослания - в магазине рядом с ценниками поместила информацию о гибели людей в Мариуполе. Но так же устроено и большинство уголовных дел по этой статье о "фейках" - это попытки прорвать информационную блокаду. Это публикации видео из Мариуполя, рассказы о преступлениях российских солдат, поддержка Украины, антивоенные высказывания. Это все считается "фейками".
Би-би-си: Но это же не может не влиять на умы людей? Потому что если граница у "фейка" такая размытая, как тогда действительно сказать, где правда? Даже рефлексирующим людям может быть непросто разобраться.
А.А.: Да, и на самом деле в этом случае правительство отказывается в win-win ситуации. Потому что либо человек, на которого взваливается море информации, не верит и считает убийства в Буче фейком. Или он просто отчаивается разобраться и говорит, что "мы всей правды никогда не узнаем", и самоустраняется от разбора. И тогда официальная точка зрения тоже выигрывает.
То есть задача не сводится только к тому, чтобы заставить людей поверить в ту или иную точку зрения. Например, мы вот знаем, что правда - это условно "А". Задача российской пропаганды не только в том, чтобы мы поверили, что правда - это "Б", но и в том, чтобы люди самоустранились от процесса и не верили ни в "А", ни в "Б". Это тоже отлично для власти.
Би-би-си: Почему клише, о которых мы говорим, вообще формируются и так привлекательны для многих людей сейчас?
А.А.: Общий эффект, о котором мы сейчас говорим, называется collective avoidance - коллективное избегание. Он широко известен. Коллективное избегание происходит в ситуации, когда люди сталкиваются с информацией, которая грозит разрушить единство группы.
Я сейчас прочитала увлекательное исследование, предельно далекое от России. Представьте себе: маленькая норвежская деревушка, в которую раньше все ездили кататься на лыжах, коньках, чтобы восхищаться холодной норвежской зимой. Но вот наступает глобальное потепление. Много зим подряд снега нет или почти нет, лед почти не образуется. При этом вся деревня хором отрицает глобальное потепление.
Причем когда с жителями разговариваешь, они нехотя признают, что снега нет и очень тепло. Но факт глобального потепления и что это некоторый экологический процесс, который идет уже давно, они отрицают. Некоторые из них склоняются к идее, что это заговор.
Почему? Это происходит из-за того, что вся идентичность этой деревни построена на том, какие они крутые, как они здорово переживали тяжелые норвежские зимы, как они в детстве страдали, очищая дома от снега, как они мерзли, когда ходили в школу. И для них признание факта глобального потепления означает, что фактора, который способен их объединить, больше не будет и они как группа развалятся. Поэтому они всячески этот факт отрицают.
В нашем случае само признание факта войны - не просто каких-то точечных ударов, а масштабных наземных операций, в которых убивают не каких-то отдельных боевиков, а массово убивают гражданских - угрожает некоторой целостности российского общества. Поэтому российское общество максимально с этим сражается, как может.
Би-би-си: А почему против этого "коллективного избегания", о котором вы говорите, не сработали все те установки, с которыми росли поколения: "миру мир", "лишь бы не было войны", "война это самое страшное, что может быть?"
А.А.: В России действительно очень силен страх войны. Это даже всеми проклинаемые соцопросы показывают - того же ВЦИОМа или "Левада-центра" (имеет в России статус "иностранного агента". - Би-би-си).
Но война в российском представлении - это то, что приходит к тебе на порог. Это когда твой отец отправляется сражаться, когда в дом приходят чужие солдаты, когда избу сжигают, когда дети под угрозой, когда наступает голод. Вот это война.
И сейчас люди принимают для себя комфортную позицию, которую им рассказывает официальная российская точка зрения, и поддерживают клише, о которых мы с вами говорим.
При этом если их родственники, друзья, дети посылают им фотографии разбомбленных домов, фотографии из Бучи, то принятие этого факта войдет в противоречие с тем, что говорят с голубых экранов телевизоров. А в этом случае возникает большая угроза когнитивного диссонанса.
Человек в принципе стремится к конформности. Она - нечто противоположное когнитивному диссонансу. Когнитивный диссонанс блокирует твое поведение, ты не знаешь, куда бежать и что делать, потому что у тебя в голове есть две сильно противоречащих друг другу картины мира. И ты не знаешь, как себя вести.
Поэтому мозг человека готов сделать все, чтобы этого диссонанса избежать. Особенно мозг конформного человека - а российское население в целом очень конформно.
В результате мозг отталкивает неудобную информацию - например, о том, что в Украине реально убивают людей. Может быть и обратная ситуация: человек полностью погружается в происходящую в Украине войну, и любые факты о милосердии он будет отталкивать.
Би-би-си: Давайте поясним, что такое конформность.
А.А.: Конформность - это склонность человека солидаризироваться с мнением окружающих, с теми, кого он считает значимым большинством. Конформный человек никогда не скажет: "Я против". Он будет соглашаться с тем, что говорят окружающие, даже если внутренне он думает, что они не правы.
Тут недавно был проведен проведен эксперимент, который меня восхитил. Авторы статьи набрали людей для опроса людей, которые поддерживают Владимира Путина, и спросили их, как они к нему относятся.
Но формулировка для разных групп отличалась - одну группу просто спросили об отношении к Путину, другая группа получила вопрос с преамбулой о том, что две трети граждан поддерживают Путина, а третья - с преамбулой о том, что всего лишь две трети граждан поддерживают Путина. В итоге у тех, кто получил формулировку "всего лишь", уровень поддержки Путина упал.
Давайте я еще так сформулирую: в авторитарных режимах, таких как, например, российский, власть всячески пытается отучить людей от выражения политического мнения. Это подменяется ритуальной, церемонизированной составляющей, которая никакого реального выбора не несет.
Но это имеет интересные последствия. Они заключаются в том, что в таких режимах люди, которые отучились совершать политические действия, высказывают предпочтения не на основе каких-то реально существующих предпочтений, а на основе ассоциации себя с большинством.
Если большинство считает, что поддерживает президента, то я буду говорить, что я поддержу президента. А если я вижу, что президента поддерживают не так уж много людей, то, может, и я не буду.
То есть я уверена, что в момент, когда политическая ситуация в России резко изменится, появится огромное количество людей, которые скажут, что никогда не поддерживали российскую власти в 2022 году. Людей, которые "всегда были против", окажется огромное количество.
В сухом остатке это важное свойство - человек чувствует необходимость солидаризироваться с большинством. Это даже не вопрос прямой безопасности - мол, над тобой стоят и пугают тебя дубинкой, хотя иногда и это тоже. Но это дает некоторое ощущение, что так правильно. Это то, к чему ты приучен.
Би-би-си: В нашем разговоре про конспирологию о вакцинации вы говорили, что люди в России в целом намного охотнее верят тому, кто рядом - например, условной "сестре соседки," чем институциям и тому же государству. У России с Украиной - огромное количество социальных связей. Но сейчас россияне часто не верят даже собственным детям или близким родственникам, которые говорят им об ужасах войны, но зато верят тому, что говорят по телевизору. Почему так происходит?
А.А.: Это правда происходит. И это противоречит тому, что мы знаем. Действительно странно: почему год назад россияне ссылались на "Марью Ивановну, у которой сестра соседки умерла от прививки", а сегодня этот механизм работает с точностью до наоборот и мы не верим тому, что нам рассказали наши близкие друзья и родственники?
Тут есть одна очень важная вещь. Когда человек говорит, что прививка опасна, потому что "сестра соседки рассказала, как девочка умерла от прививки", в реальности у него уже есть сложившаяся точка зрения. Рассказ про сестру соседки - это лишь изобретенное внешнее подтверждение того, во что человек верит. Он понимает: если он скажет, что "просто так считает", его забросают камнями. То есть нужно воображаемое большинство, с которым человек солидарен и чьим голосом он становится.
Но в ситуации войны, которую мы сейчас обсуждаем, страх когнитивного диссонанса, видимо, оказывается гораздо сильнее - даже чем родственные связи. Люди изо всех сил сопротивляются и говорят: "Это неправда".
Таких историй много. Я сейчас подружилась с прекрасной художницей, ее семья убежала из Харькова. Муж остался там. И они в отчаянии, потому что родители мужа, которые в Крыму, им не верят. Они говорят: "Ничего, скоро вас освободят, вы потерпите".
То есть мы видим обратный эффект: тут воображаемое большинство, с которым эти родители хотят солидаризироваться, - это те, кто верит, что нет никакой войны, а есть какая-то точечная неприятная операция в Донбассе. И чтобы избежать когнитивного диссонанса, мозг отбрасывает любую другую информацию - в том числе, от родственников.
Би-би-си: Есть ли какие-то позитивные примеры сопротивлению этому большинству?
А.А.: Культура умеет вырабатывать механизмы защиты общества даже в ситуации, которая нам кажется абсолютно безвыходной. Они приходят оттуда, откуда часто не ожидали. Например, я говорю о бурном расцвете антивоенных граффити. Граффити - это, наверное, слишком узкое слово. Я говорю о разного рода надписях в публичных пространствах.
Люди оставляют огромное количество надписей на подъездах, в лифтах, на остановках, на досках объявлений. Их за это преследуют, сейчас довольно много уголовных и административных дел по граффити. Но все-таки не такое количество, сколько самих этих надписей.
Я сегодня с утра говорила с девушкой, которая такое граффити сделала. У этих людей огромное желание прорвать информационную блокаду. Понятно, что такие надписи не смогут остановить войну, убийства людей прямо сейчас. Но они способны прорвать блокаду.
Очень важно показать людям, что нет никакого воображаемого большинства. Это семиотическая война, война знаков против него. Важно, чтобы в публичном пространстве людей присутствовало слово "война" и блокада была прервана. Чтобы человек видел, что много людей оставляют такие надписи, и понимал, что людей, которые не согласны с "политикой партии", много. Это попытка объяснить воображаемому большинству, что на самом деле оно не такое уж и большинство.
Обратите внимание на гениальную по своей задумке акцию, когда в окошечки ценников вставляют антивоенные лозунги. Мы знаем, что шесть человек были за это наказаны в разных городах, а еще кого-то не смогли задержать. Это способ прорыва сигнала в пространстве, которое контролирует государство: старушка Марья Петровна наклоняется, чтобы изучить ценник на сахар, а там информация про убитых в Мариуполе.
Би-би-си: Ваша личная позиция по поводу войны в Украине сказывается на вас как на ученой и влияет на ваше исследование, как вы думаете?
А.А.: Я себя воспринимаю немножко как ассенизатора. Это навык, который антрополог-фольклорист в себе вырабатывает. Мы привыкли, мило улыбаясь, работать с текстами, которые омерзительны по содержанию.
Но у нас в научной сфере есть другая проблема, которая меня сильно волнует. Меня огорчает замкнутость моих коллег. Они страшно переживают, но замыкаются на своей работе и стараются делать вид, что ничего не происходит. Они выбирают позицию молчаливого несогласия.
Влияет ли моя позиционная оппозиция на мои научные исследования? Ну, при хорошей жизни в идеальном мире я бы, наверное, не стала бы такое исследование делать. Пусть делают те, кто абсолютно нейтральны.
Но где сейчас найдешь таких нейтральных людей, чтобы они занялись этим исследованием? Если я не буду собирать базу данных по граффити сейчас, кто ее соберет? Или базу данных по делам задержанных по статье 20.3.3 (публичные действия, направленные на дискредитацию вооруженных сил) и 207.3 ("фейки" о вооруженных силах), которую мы собираем с коллегой?
Это реально очень большая проблема.
Источник: www.bbc.com
