В случае принятия основных положений обнародованного недавно проекта новой конституции Кыргызстана, превращающего страну в «парламентскую» республику, это станет прецедентом, противоречащим всему предыдущему опыту так называемого конституционному строительства в странах постсоветской Центральной Азии.
Ведь там повсеместно установились «президентские» и даже «суперпрезидентские» республики, и преобладающей тенденцией, включая, кстати, и сам Кыргызстан как при Акаеве, так и при Бакиеве, на протяжении всего периода государственной независимости оставалось лишь укрепление президентской власти и расширение полномочий глав государств. Правда, о каких-либо прецедентах, как и о самом конституционном строительстве, применительно к странам Центральной Азии можно говорить лишь условно, так же, как и о понятиях «демократия», «конституция», «президентская» или «парламентская» республика, или даже просто «республика».
Республики или ханства?
Так получилось, что в бывших советских республиках Центральной Азии конституционное законодательство с провозглашенной там приверженностью демократическим ценностям и прописанными демократическими институтами, да и право в целом, изначально имели подчиненное значение и служили, в основном, задаче сакрализации и правовой легитимации власти, а также реализации конкретных политических задач, выступая исключительно в качестве инструмента все той же власти. В полной мере это относится и к такому важнейшему демократическому институту как народное волеизъявление на выборах. Сама практика проведения всенародных голосований свидетельствует, что целью данных мероприятий является, опять же, укрепление власти и демонстрация поддержки официального курса со стороны населения. Избиратель же лишен возможности хоть как-то влиять на политику государства. При подобном типе власти формально провозглашаются демократические принципы и республиканское правление, но реально происходит закрепление диктатуры, отличающейся от монархии лишь отсутствием короны и титула. Фигурант, занимающий главенствующую позицию в системе власти, концентрирует максимум реальных полномочий, но маскирует их декоративными структурами, имитирующими демократию.
События, связанные с путчем ГКЧП и распадом СССР, привели стоявших у власти в бывших советских республиках Средней Азии коммунистических бонз к необходимости новых выборов глав государств. Хотя формально сроки полномочий их президентов к тому времени еще не истекли, все они постарались при помощи всенародного голосования продемонстрировать всему миру и друг другу, что их легитимность не связана с практикой коммунистических времен, а базируется на новой основе. К тому же в то время была еще относительно сильна демократическая «инерция» горбачевской «перестройки», да и общая ситуация в мире была такова, что ни одно из новых независимых государств Центральной Азии объективно не могло откровенно игнорировать распространенный в общественном сознании взгляд на демократическое правовое государство как оптимальную модель государственного устройства. Отсюда декларирование лидерами центральноазиатских государств своей приверженности демократическим ценностям, правам и свободам и т.д., что было зафиксировано соответствующими положениями конституций новых независимых государств.
Все эти декларации, конечно же, ни в коей мере не отражали подлинных настроений во властных группировках, скорее наоборот. Да и откуда могла взяться приверженность демократическим ценностям у представителей среднеазиатской партхозноменклатуры, чей менталитет формировался на основе довольно сложного и порой противоречивого идеологического конгломерата: советской тоталитарно-иерархической системы ценностей, слившейся с традиционной схемой общественных отношений, основанных на клановом самосознании, коллективистской солидарности и повиновении «старшим». Клановость при этом во многом предопределяет как характер рекрутирования местных политических элит, так и значение первого лица как «предводителя» определенного клана. Добавим глубоко укорененную в центральноазиатском социуме исламскую (прежде всего, суннитскую) догму о слитности, неразделенности власти, превращающую ее «верховного» носителя в некое земное воплощение высшего авторитета.
В условиях, когда подобное самосознание, прямо скажем, не слишком хорошо сочетающееся с демократическими ценностями, характерно не только для правящей бюрократии, но и для масс населения, не было ничего удивительного в том, что «задел» демократического развития, созданный на рубеже 1980-90-х годов, был довольно быстро либо вовсе ликвидирован, либо серьезнейшим образом редуцирован. В результате во всех странах Центральной Азии восторжествовали укорененные местными традициями и ценностями патерналистские автократии той или иной степени жесткости. При таких государственных моделях политический лидер постулирует себя сверху и воспринимается снизу как «отец нации», а зачастую еще и как лидер этноса (естественно, титульного). Отсюда – чрезвычайно персонифицированный характер высшей власти, когда само государство во многом ассоциируется с должностью президента, а последняя - с фигурой конкретного человека: Назарбаева, Каримова, Ниязова.
В политической культуре патерналистских автократий, да и вообще, в традиционной, прежде всего, восточной политической культуре доминирует убеждение, что политическая борьба может идти не иначе, как в соответствии с принципом: победитель получает все. В Центральной Азии властные элиты, органически не приемля демократии, а вместе с нею и демократические правила игры, стали претендовать на властную монополию и при этом фактически развязали войну на уничтожение (нередко не только политическое, но и физическое) своих политических противников. Правила игры оказались не формой консенсуса, а навязанным победившей стороной ультиматумом.
О каких конституционных нормах в этих условиях можно говорить? Сама необходимость иметь главу государства сознательно увязывается с конкретной личностью, и ради продвижения на президентский пост вполне конкретного человека власть неоднократно и сознательно шла на совершенно произвольное перелопачивание законодательных норм – от изменения самих конституций до сокращения сроков избирательных кампаний, а то и до полного отказа от них. Смысл выборов в качестве института демократии был полностью деформирован. Избирательные кампании превратились в квазидемократический формальный акт, не влияющий реально на то, кто будет вершить власть. Последнее предопределено заранее специально сконструированным законодательством и соответствующей практикой, абсолютно далекой от демократических стандартов.
«Конституционное строительство» по «вертикали»
Все это в полной мере проявилось на первых же президентских выборах в условиях независимости, которые прошли в Казахстане, Туркменистане и Кыргызстане в декабре 1991 года. Они по существу были безальтернативными, так как еще до дня голосования при помощи силовых административных методов реальные политические конкуренты и поддерживающие их силы были тем или иным способом устранены. Исключением можно считать лишь Кыргызстан, где Аскар Акаев прошел через избирательную кампанию, которую, с учетом центральноазиатских реалий, можно в принципе считать относительно свободной и конкурентной. Да и вообще, Киргизия, как известно, довольно долгое время считалась самой демократичной страной Центральной Азии, особенно на фоне таких стран как Туркменистан и Узбекистан, где положение с демократией, конституционной законностью и правами человека стало даже хуже, чем на завершающем этапе существования СССР. Впрочем, вскоре и власти Киргизии стали двигаться в общем направлении со своими соседями и постепенно нагонять их, прибегая примерно к тем же приемам укрепления «президентской вертикали». Тем не менее, последовавшие вслед за этим революционные потрясения еще больше усилили «специфичность» Кыргызстана на общем центральноазиатском фоне, что заслуживает отдельного разговора. Поэтому в данной статье, если речь идет о событиях после 2005 года и, тем более, о современной ситуации, Кыргызстан будет как бы выноситься «за скобки».
Если ограничиться исключительно областью «конституционного строительства», не затрагивая чисто полицейские методы укрепления этой «вертикали», то в наиболее яркой и циничной форме подлинное отношение центральноазиатских правящих элит к нормам конституций своих стран проявлялось тогда, когда приближался срок истечения полномочий действующих президентов. С использованием традиционного советского приема «по просьбе трудящихся» буквально во всех постсоветских государствах Центральной Азии неоднократно проводились референдумы о внесении в конституции изменений либо по продлению срока полномочий глав государств, либо по снятию имевшихся там ограничений на избрание одного и того же лица на президентский пост. Нередко как-то так совпадало, что в сами законодательства о референдумах вносились поправки, оставлявшие право на инициирование референдумов исключительно за самими президентами. Почти на каждом референдуме к тому же предлагалось существенным образом еще больше расширить президентские полномочия.
Естественно, условия народного волеизъявления на этих референдумах были таковы, что всенародный «одобрямс» фиксировался на уровне 98-99 процентов.
Впрочем, справедливости ради следует признать, что одобрение президентских инициатив обеспечивалось не только прямым административным давлением, но и во многом объяснялось патерналистским самосознанием большинства избирателей, традиционно голосовавших за начальство и к тому же жаждавших обещанной «стабильности». Искомый результат в любом случае обеспечивался: несмотря на десятилетия своих президентств, центральноазиатские лидеры либо превращались в новичков у власти, либо обеспечивались перспективой долговременного пребывания на своем посту – вплоть до пожизненного.
Особенно издевательски на этом фоне выглядели рассуждения официальных юристов, политологов и просто комментаторов на тему о том, что преобразование государственного устройства страны в бессрочную президентскую диктатуру необходимо для сохранения «достигнутой демократической стабильности» и «доведения до конца всех начатых первым президентом демократических преобразований». Правда, в Центральной Азии есть страна, где не затрудняли себя всевозможной казуистикой для обоснования фактически бессрочного пребывания любимого лидера на президентском посту: Великий Туркменбаши просто взял и конституционно закрепил за собой «по настоятельным просьбам народа» пожизненное президентство.
Также очень популярны сравнения действующих в странах Центральной Азии систем правления с «французской» или «американской» моделями президентских республик. В Казахстане, например, некие правоведы утверждают, что казахстанская конституция чуть ли не списана с конституции французской V республики, и при этом на полном серьезе подчеркивают, что преимуществом казахстанской президентской республики по сравнению с французской является как раз то, что Назарбаев может назначать и отставлять премьера совершенно независимо от того, какая партия имеет большинство в парламенте. Во Франции же премьерский пост получает лидер партии, победившей на парламентских выборах, и несчастный французский президент должен «смириться», если премьером станет оппозиционный политик.
Кстати, о парламентах. В большинстве стран Центральной Азии ни общенациональные, ни тем более местные законодательные органы реально почти не играют роли в политике, так что задекларированный в конституциях принцип разделения властей по существу является опять же декорацией. Так, в частности, ни парламентское большинство, ни парламентская коалиция, даже в тех случаях, когда они оформлены официально, не обладали и не обладают реальным правом формирования правительства. Президенты и юридически, и фактически имеют столь огромные полномочия, что это не позволяет парламентам региона контролировать глав государств и кабинеты министров даже по формальным основаниям, не говоря уже о реальном состоянии дел. Дополнительным механизмом, гарантирующим высшую власть от и без того крайне маловероятной возможности появления «строптивого» парламента, служат конституционные положения, которые регламентируют процесс образования верхних палат парламентов, существующих в трех из пяти государств Центральной Азии: Казахстане, Таджикистане и Узбекистане.
Была, в частности, реанимирована советская практика, при которых съезды Советов избирались путем многоступенчатых, а не прямых выборов. Таким путем теперь формируется большинство депутатского состава верхних палат парламентов указанных стран. Но этого центральноазиатским лидерам показалось мало, а потому введен институт прямого назначения части депутатов верхних палат непосредственно главами государств. Общеизвестно, что прямая кооптация высшей властью своих депутатов в состав законодательного корпуса является характернейшим признаком всякого рода авторитарных и даже тоталитарных режимов, включая фашистские и коммунистические. Впрочем, можно провести и некоторые другие параллели: те же многоступенчатые выборы несколько напоминают принципы формирования традиционных общественных и властных институтов, издавна существовавших в Центральной Азии. Более того, в последнее время идея о возрождении таких институтов и придании им официального статуса становится все популярнее в правящих кругах стран региона, причем обосновывается она «чуждостью» и «неприемлемостью» классических демократических принципов для центральноазиатского общества, которому якобы необходимо строить «свою» демократию («совещательную» и т.д.), основанную на неких «исконно-посконных» образцах. Налицо явная попытка архаизации политических систем, институтов и механизмов, приводящая к появлению следующего «эшелона» псевдодемократических, псевдообщественных декоративных структур типа туркменского Халк Маслахаты.
В итоге местные варианты «парламентаризма» построены на зависимости конкретного парламентария не от волеизъявления избирателей, а прежде всего от благосклонности к нему высшей власти, которая как раз и обладает почти монопольной возможностью обеспечить необходимый результат выборов. В такой системе озабоченность парламентариев своим переизбранием, играющая немалую роль в формировании современных парламентских систем в демократических обществах, превращается в заинтересованную деятельность по выражению своей лояльности тем, от кого зависит политическое будущее депутатов.
Отсутствие в легальной и публичной политической жизни большинства государств Центральной Азии реальной политической конкуренции обесценивает не только партийную составляющую парламентаризма как таковую, но и в целом зафиксированные в конституциях политический плюрализм и многопартийность. В условиях, когда даже победа на выборах определенной политической силы не дает возможности реализовать свою программу, превращает существующие политические партии либо в очередные декоративные структуры, либо в маргинальные политические кружки, действующие в условиях полуподполья, а то и вовсе в подполье (или в эмиграции). Власть совершенно игнорирует оппозицию, не желая даже в малой степени делиться с кем бы то ни было политическими прерогативами. Таким образом, она старается оградить общество от попыток привнести в него современные демократические ценности и институты.
Деформированная, маргинальная многопартийность сознательно консервируется. Даже попытки самой власти имитировать некую партийную жизнь, конструируя псевдопартийную систему с доминирующей и полностью подконтрольной президенту партией, получались какими-то вялыми и «неубедительными». Потому что пропрезидентские партии рассматривались лишь как вспомогательный инструмент все той же персонификации власти, а не как одна из структурообразующих основ государственной системы, как это было при КПСС.
Представляется, что в свете всего вышеизложенного излишне подробно останавливаться на провозглашенных в центральноазиатских конституциях принципах независимости судебной власти или, скажем, неприкосновенности гражданских прав и свобод, в частности, свободы слова, печати и запрете цензуры. Об их декоративности постоянно сообщается в документах таких организаций, как ОБСЕ, ПАСЕ, докладах и свидетельствах правозащитников.
Можно лишь сказать, что продекларированные конституционные свободы весьма успешно сводятся на нет с помощью «антитеррористического», «антиэкстремистского» и прочего «анти»-законодательства. Впрочем, следует оговориться, что степень жесткости, скажем, той же цензуры отличается в различных странах. Критика режима со стороны оппозиции в Казахстане и Таджикистане не заблокирована полностью, как это имеет место в Туркменистане и Узбекистане. Однако и в более «либеральных» государствах она практически никак не влияет на реальную политику властей.
Тем не менее, центральноазатские патерналистские режимы, безусловно, не стоит «стричь под одну гребенку». Потому что «просвещенный авторитаризм» Назарбаева в Казахстане по степени открытости миру, по уровню экономического либерализма и, естественно, по жесткости контроля над обществом и суровости политических репрессий все-таки существенно отличается от автократии Каримова в Узбекистане, не говоря уже о тоталитаризме с «орнаментом» классической восточной деспотии, восторжествовавшем в Туркменистане.
Таджикистан в этом ряду занимает особое положение в силу специфического этнического и религиозного состава населения и относительно недавнего окончания гражданской войны. Война была порождена территориально-племенными противоречиями, имеющими несколько другую природу, чем семейно-клановые отношения в соседних странах, что до сих пор препятствует складыванию здесь полностью унитарного государства. Все это оказывает значительное влияние на всю политическую систему Таджикистана и придает некую незавершенность здешнему авторитарному режиму, который, правда, в общем движется в том же направлении и примерно теми же методами, что и другие патерналистские автократии Центральной Азии.
В качестве же конституционного принципа, реально, а не декоративно воплощенного в жизнь во всех странах Центральной Азии и тем самым роднящего все центральноазиатские режимы, следует, безусловно, указать положение о светском характере государства. Что, впрочем, отражает реальность общей угрозы для всех этих государств.
«Просвещенный абсолютизм» Нурсултана Назарбаева
Казахстанскую правящую элиту можно считать своего рода пионером в деле изобретения казуистических приемов, внешне облеченных в некую демократическую оболочку, но фактически направленных на перекраивание конституции и прочих законодательных актов под сохранение на посту главы государства конкретного лица, а именно Нурсултана Назарбаева. Назарбаев занял высшую ступень в структуре государственных институтов союзной республики еще в феврале 1990 года, когда его избрали председателем Верховного Совета. 24 апреля 1990 года был принят закон об учреждении поста президента Казахской ССР. В законе было зафиксировано, что президент республики должен избираться на всеобщих прямых выборах. В то же время именно для Нурсултана Назарбаева сделали примечательное исключение. Первый президент должен был почему-то избираться не населением, а депутатами Верховного Совета, что они вскоре и сделали, проголосовав за Назарбаева как единственного кандидата на этот пост.
Первые всеобщие выборы президента фактически независимого Казахстана прошли 1 декабря 1991 года. Но и они были безальтернативными, так как еще до дня голосования при помощи силовых административных методов власть добилась устранения единственного решившего побороться с Назарбаевым оппозиционного кандидата. В условиях «зачищенного» политического поля действовавший президент получил советский процент голосов избирателей - 98,78 процента.
К продлению пребывания г-на Назарбаева у власти правящие круги Казахстана стали готовится загодя, подводя под это дело весьма солидную «юридическую» базу. Причем совсем не в лоб, а путем довольно сложных многоступенчатых комбинаций. Дело в том, что в части 4 (ст. 76) Конституции республики, принятой 28 января 1993 года, говорилось: «Лицо не может быть Президентом более двух сроков подряд». Однако в Кодексе «О выборах в Республике Казахстан» (ч. 2, ст. 73), принятом в декабре того же года, появилась несколько иная формулировка: «Лицо не может быть избрано Президентом Республики Казахстан более чем два раза подряд». Казалось бы, разница небольшая, однако ради нее президент буквально продавил этот весьма объемный документ через парламент за один день, без обсуждения и выдвижения каких-либо альтернатив.
Причем парламент уже знал, что Назарбаев стремится распустить его, и поэтому депутаты безвольно, не вдаваясь в детали, голосовали за текст, противоречащий тогдашним положениям конституции. Однако это «не заметили» ни прокуратура, ни Конституционный Суд республики. Между тем, вроде бы несущественная разница формулировок имела далеко идущие последствия. Ведь юридически «срок» - это, прежде всего, определенный временной промежуток между двумя конкретными событиями. Тогда как «раз избрания» - единичный факт, событие, выражающееся в избрании того или иного лица. Тем самым регламентируется не продолжительность пребывания в должности, что необходимо с точки зрения демократии и ограничения возможных авторитарных поползновений, а совсем иное — число возможных побед на выборах, что совсем не одно и то же.
Все это сработало через пять лет, а пока Назарбаев решил вообще обойтись без выборов – распустив в марте 1995 года парламент указом, расходившимся с конституционными нормами, Назарбаев пустил в ход «инициативу масс трудящихся» в лице Ассамблеи народов Казахстана, от имени которой в отсутствии легитимно избранного парламента президент Казахстана и провел необходимое ему решение о референдуме по продлению своих полномочий до 2000 года. Референдум состоялся 29 апреля 1995 года и дал вполне прогнозируемый результат - 95,46 процента избирателей поддержали продление полномочий главы государства.
Следующей «юридической новацией» стало инициирование Назарбаевым осенью 1998 года внесения изменений в Конституцию и проведение досрочных выборов, теперь уже на семилетний срок. Вот тут пригодилась «двухразовая» формулировка, ставшая к тому моменту п.5 ст.45 Конституции, потому что при использовании положения о «двух сроках подряд» Назарбаев не мог бы баллотироваться на выборах еще один раз, так как его полномочия (на референдуме 1995 года) фактически были продлены еще на один срок. Формулировка же об избрании не более двух раз подряд позволяла обойти это затруднение, так как голосование на референдуме в 1995 году юридически не было вторичным избранием. В результате с массовыми нарушениями, отстранив далеко не правовыми методами ряд потенциальных конкурентов, Назарбаев победил на выборах 10 января 1999 года. За него, по официальным данным, проголосовало 79,78 процента избирателей, участвовавших в выборах, за Серикболсына Абдильдина — 11,70 процента, за Гани Касымова — 4,61 процента, за Энгельса Габбасова — 0,76 процента.
Впрочем, даже вторичное избрание Назарбаева президентом в 1999 году вовсе не означало, что он не сможет баллотироваться еще раз (а возможно, и не один раз). Сам факт принятия в 1995 году новой редакции Конституции республики стали истолковывать как новый отсчет количества избраний главой государства, и тем самым прежние выборы как бы не подлежали учету. И в декабре 2005 года Назарбаев в аналогичной манере был снова избран президентом на срок до 2012 года. Однако оказалось, что и это – не предел. 22 мая 2007 года Назарбаев подписал одобренные парламентом поправки к Конституции, согласно которым действующий ныне глава государства наделяется исключительным правом баллотироваться на высший государственный пост неограниченное число раз.
Кроме того, совсем недавно ряд депутатов-энтузиастов выступили с законопроектом о наделении Назарбаева статусом пожизненного «Лидера нации», с которым надо будет согласовывать основные вопросы внутренней и внешней политики даже тогда, когда он оставит президентский пост. Кроме того, Назарбаева нельзя будет привлечь к уголовной или административной ответственности, а гарантии неприкосновенности имущества должны распространиться и на членов его семьи.
Правда, с 2012 года сам срок президентских полномочий сокращается с семи до пяти лет, а политическое устройство страны меняется с «президентского» на «президентско-парламентское»: увеличивается численность депутатов парламента, премьер-министр будет назначаться президентом после консультации с парламентскими фракциями партий и после согласия большинства депутатов нижней палаты - Мажилиса. Впрочем, большинством экспертов эти изменения были расценены, как, в основном, пропагандистская мера - в частности, в свете тогдашних претензий Казахстана на председательство в ОБСЕ.
В целом же практически абсолютное доминирование президента над законодательной и контроль над судебной властью по-прежнему надежно обеспечены действующей Конституцией (ст. 44-47, 50, 53-55, 58, 71, 73, 82). Например, в качестве верховного главнокомандующего президент уполномочен принимать решение о мобилизации, объявлении войны без согласия парламента, он обязан только «незамедлительно информировать об этом» законодателей. В общем, Конституция Казахстана не предусматривает права эффективного парламентского контроля ни над деятельностью главы государства, ни за исполнительной властью.
Контроль над судебной властью оформлен более «изящно». Так, формирование Верховного Суда страны вроде бы является прерогативой Сената, но поскольку сам Сенат образуется таким образом, что там просто не может быть нелояльных президенту депутатов, то Верховный Суд, а с ним и вся судебная система находятся в руках президента. Надо сказать, что как и во многих других алогичных начинаниях, Назарбаев стал в регионе первопроходцем в создании системы подчиненности верхней палаты парламента воле президента.
Казахстанские сенаторы должны избираться на основе многоступенчатого косвенного голосования в местных и региональных законодательных собраниях. Некоторые обозреватели заметили, что эта система выборов отчасти возрождает традицию публичных выборов ханов, султанов и старейшин-родоправителей у казахов-кочевников. В прошлом у казахов ханские выборы проводились сложным многоступенчатым путем через инициативу выдвижения различными аристократическими группировками своих собственных кандидатов на ханский престол и последующую процедуру двусторонних согласований с лидерами наиболее многочисленных и сильных родоплеменных кланов. Нельзя не заметить, что в последнее время власти Казахстана вообще проявляют повышенное внимание к реанимации различных традиционных институтов типа совета аксакалов, родовых судов и т.п.
Но еще более примечательно наличие в Сенате так называемой президентской квоты. Причем широко разрекламированные планы перехода к «президентско-парламентской республике» приведут лишь к ее увеличению: так, при нынешнем составе сената в 39 человек лишь 7 сенаторов получали места по квоте президента, при увеличении численности верхней палаты до 47 депутатов назначенцев-сенаторов будет уже 15 человек.
«Просвещенный абсолютизм» казахстанской модели патерналистской автократии обусловлен, главным образом, более высоким по сравнению с другими центральноазиатскими государствами уровнем социально-экономического, политического и культурного уровня развития страны, включая гораздо большее влияние на формирование общества европейской культуры, включая политическую. Приходится учитывать не просто многонациональный состав населения, но и не преодоленный культурный дуализм общества, довольно тесные связи экономики страны с западным капиталом. Это, с одной стороны, не позволяет отказаться от остаточной демократии, вынуждает находить эффективные способы нейтрализации сохраняющихся элементов демократии, а не грубо их нарушать или вовсе ликвидировать. А с другой - очень помогает добиваться своих политических целей с помощью ссылок на необходимость поддерживать стабильность и межнациональный мир.
Особенностью Казахстана, видимо, следует считать, в основном, завершение стабилизации автократического режима, опирающегося на им же взращенную элиту: конгломерат встраивающихся в бизнес чиновников и бизнесменов, врастающих во власть. Они целиком зависят от сильной президентской власти, послушны и заинтересованы в сохранении статус-кво. В то же время от прежних систем власти: восточной и советской - казахстанская модель авторитаризма унаследовала надобщественный и надпартийный характер, обусловленный ее кастовой замкнутостью, неспособностью к самоорганизации и реальному, а не декоративному самореформированию. Все это, безусловно, препятствует демократической эволюции и, в конечном итоге, модернизации страны.
«Эмират» президента Каримова
В Узбекистане с наметившимся в конце 1980-х - самом начале 1990-х годов политическим плюрализмом было кардинально покончено в том же начале 1990-х. Системе народного представительства в лице законодательной власти были оставлены чисто декоративные функции, призванные несколько приукрасить фасад президентского самодержавия, которое обозреватели иногда называют «светским эмиратом». И без того слабая партийно-политическая структура была полностью унифицирована. Все официально действующие политические партии в истинном смысле партиями не являются. Их роль — опять же чисто декоративная. Пресса полностью подконтрольна, открытая оппозиционная и правозащитная деятельность абсолютно невозможна. Допускается только строго дозированная и «конструктивная» критика низших эшелонов исполнительной власти. Репрессивные органы государства получили столь гипертрофированное развитие, что по этому признаку режим напоминает уже не авторитарный, а тоталитарный. Усиленно насаждается националистическая идеология «узбекского величия». Его символами, наряду с поэтом-гуманистом Навои и правителем-ученым Улугбеком, избраны религиозные деятели средневековья и жестокий завоеватель Тимур. Ислам используется весьма осторожно, лишь для перехвата инициативы у местных фундаменталистов.
Подобные политические порядки в Узбекистане были установлены за весьма короткие сроки, прошедшие с момента первых всенародных выборов президента Узбекистана в декабре 1991 года. На этих выборах победил первый секретарь ЦК КП Узбекистана в 1989-90 гг., избранный президентом Узбекской ССР в марте 1990 года на сессии Верховного Совета УзССР Ислам Каримов. Сейчас звучит довольно странно, но президентские выборы декабря 1991 года действительно происходили на альтернативной основе и были признаны таковыми независимыми экспертами из США, Турции, ряда международных организаций. По итогам голосования 86 процентов от общего числа избирателей отдали свои голоса за Ислама Каримова, 12,3 процента — за Салоя Мадаминова (Мухаммада Салиха) от оппозиционной демократической партии «Эрк». Но уже вскоре в результате плодотворной деятельности г-на Каримова на президентском посту в стране сложилась ситуация, позволившая тому же г-ну Каримову совершенно спокойно провести в марте 1995 года референдум о продлении своих президентских полномочий до 2000 года.
Новые президентские выборы были проведены в 2000 году, то есть в срок, и опять на альтернативной основе. Правда, альтернативный кандидат, директор Института философии и права Академии наук и лидер Народно-демократической партии Абульхафиз Джалалов по простоте душевной признался журналистам, что проголосовал за г-на Каримова. При таком подходе к демократии Каримов получил на этих выборах 95,67 процента голосов. 27 января 2002 года в Узбекистане состоялся еще один референдум, по итогам которого срок президентских полномочий был увеличен до семи лет. Очередные выборы прошли 23 декабря 2007 года. Всего на регистрацию подали документы шесть кандидатов, в том числе Ислам Каримов. Нужное количество подписей смогли представить в ЦИК только четыре кандидата, которые и стали участниками выборов. Правда, все альтернативные кандидаты поддерживали политику своего главного конкурента Каримова. В предвыборной кампании кандидаты не были замечены в активном позиционировании себя как претендентов на пост президента. Таким образом, можно предположить, что выдвижение альтернативных кандидатов было срежиссировано властями, чтобы придать демократическую видимость переизбранию Ислама Каримова.
В то же время иностранные и узбекские независимые эксперты отмечали, что президентские выборы, проведенные в декабре 2007 года, противоречили ст. 90 Конституции Узбекистана, ограничивающей пребывание в должности президента страны двумя сроками. С правовой точки зрения избрание Каримова на третий срок можно квалифицировать как антиконституционный захват власти в соответствии со ст. 159 Уголовного кодекса (о посягательстве на конституционный строй Республики Узбекистан). Ведь второй президентский срок Каримова продолжался с января 2000 года по декабрь 2007 года, то есть восемь лет вместо семи, предусмотренных конституцией. Поскольку конституционные поправки по вопросу выборов президента принимаются исключительно на референдуме, а парламент не наделен подобными полномочиями, то правление Каримова после января 2007 года являлось незаконным. Каримов просто продемонстрировал умение использовать в своих целях правовые коллизии национального законодательства, «узаконив» годичное продление своего президентского срока через парламент. Пригодилось и несовершенство действующей Конституции, которая не предусматривает возможности процедуры импичмента.
Между тем, согласно оценкам специалистов по конституционному праву, принятая в 1992 году Конституция Узбекистана не является инструктирующей, то есть в принципе не может обеспечить прямого действия основных законов. Даже как декларирующая Конституция, она в большей степени адресована не собственному населению, а мировому общественному мнению. Другими словами, решает, прежде всего, не внутриполитические, а внешнеполитические задачи:
служит формальным свидетельством соответствия конституционного устройства нового государства признанным международным нормам конституционного права, принятие которых открывает дверь в мировое сообщество. При этом в Конституции вообще не прописаны некоторые важнейшие конституционные нормы. Например, отсутствуют положения, устанавливающие порядок проведения референдума (в ст. 9), регистрации общественных объединений (в ст. 56), выборов президента страны (в ст. 90), организации и деятельности кабинета министров (в ст. 98) и Конституционного Суда (в ст. 109). Во всех этих случаях появляется лаконичная формулировка: «определяется законом». Как уже отмечалось, в основном законе даже не упоминается возможность импичмента.
Это создает просто беспредельные возможности для концентрации власти, что фактически и произошло. Президент назначает (прямо или косвенно, через представление) премьер-министра, главу МВД, главу СНБ, главу Минобороны, главу Минюста, главу Верховного суда, главу Конституционного Суда, генерального прокурора, председателя Центризбиркома, председателя Сената, всех министров, всех судей – от областных до районных, а также хокимов (глав администраций) всех областей республики и города Ташкента. Кроме того, Конституция дает право президенту «объявлять состояние войны в случае необходимости выполнения договорных обязательств по взаимной обороне» - он лишь вносит в течение трех суток принятое решение на утверждение парламента. Неудивительно, что законодательная и судебная власти не обладают здесь даже призрачной независимостью от исполнительной. И кандидатуры депутатов парламента утверждаются в Узбекистане при личном участии президента.
Поэтому заседающие в парламенте пять партий-близнецов, созданных, опять-таки, по инициативе Ислама Каримова, ничем друг от друга не отличаются.
Следует отдать должное г-ну Каримову в том, что он лично неустанно занимался конституционным строительством. Например, помимо уже упомянутых конституционных изменений, связанных с продлением срока президентских полномочий, президент в апреле 2003 года инициировал создание второй палаты парламента, Сената, как палаты территориального представительства. Члены этого органа избираются в равном количестве (по шесть человек) от Республики Каракалпакстан, областей и столицы путем все тех же косвенных выборов в соответствующих легислатурах, причем только из числа депутатов этих органов. А президент Узбекистана назначает своей властью 16 сенаторов, то есть пятую часть его состава. По инициативе Каримова, в Узбекистане официальный статус получила городская квартальная община – махалля, которая помимо традиционных задач местного самоуправления была наделена функциями надзора за ее жителями.
В 2007 году по предложению Ислама Каримова в Конституцию было внесено еще несколько поправок. В частности, конституционный закон «Об усилении роли политических партий» ввел в законодательство совершенно новое для него понятие «фракция». Это «депутатское объединение, создаваемое депутатами, выдвинутыми от политической партии, в целях выражения ее интересов в Законодательной палате, и зарегистрированное в установленном порядке».
Фракции и независимые депутаты, избранные от инициативных групп избирателей, могут объединяться в блоки. Во-вторых, в законодательстве Узбекистана впервые появилось слово «оппозиция». В новом законе говорится, что «фракции, не разделяющие программу правительства или отдельные ее направления, могут объявить себя оппозиционными». Закон дает понять, что им за это ничего не будет. Помимо этого, законом предусматривается, что партийная фракция, объявившая себя оппозиционной, получает право вносить альтернативные варианты законопроектов, заносить свое особое мнение в протокол заседаний, а также делегировать своих представителей в согласительную комиссию по законопроектам, отклоненным Сенатом. Короче говоря, депутатам просто разрешили иметь свое мнение и даже высказывать его в нижней палате. Хотя, в принципе, еще 29-й статьей Конституции всем гражданам гарантирована свобода мысли и слова.
Согласно еще одному пункту конституционного закона «Об усилении роли политических партий», политическим партиям и депутатам предоставили право жаловаться президенту («инициировать представление обоснованных заключений о неудовлетворительной деятельности на злоупотребления») на хокимов областей или столицы. В случае, если эта инициатива «поддерживается ведущими партийными группами», президент назначает обсуждение этой инициативы в местном совете народных депутатов и «в соответствии с результатами обсуждения принимает решение». Суть остальных пунктов закона «Об усилении роли политических партий» сводится к тому, что президент по-прежнему назначает премьер-министра и снимает его с должности, а если парламент не желает утверждать предложенную ему кандидатуру премьера, то после третьей попытки президент распускает парламент и назначает исполняющего обязанности премьер-министра сам. Сколько месяцев или лет тот будет пребывать в должности и.о. премьер-министра, в новом законе не оговаривается. Та же норма относится к хокимам и местным легислатурам.
Когда стало известно об этих поправках, некоторые комментаторы восприняли их как признаки грядущей либерализации. Непонятно только, почему.
Модернизация «туркменбашизма»
Туркменистан представляет в регионе крайний вариант концентрации президентской власти, которая тотально довлеет над всеми другими государственными и общественными институтами. Президентская форма правления в этой стране приобрела специфический, более того, исключительный даже для Центральной Азии характер. Правовые нормы, определяющие сроки правления и характер функционирования президентских полномочий, хотя и были отражены в туркменской Конституции, принятой в мае 1992 года, но для Сапармурата Ниязова – первого секретаря ЦК КПТ в 1985-90 годах, президента Туркменистана, всенародно избранного на этот пост сначала в октябре 1990 года (98,3 процента голосов), а потом всенародно же переизбранного в июне 1992 года (99,5 процента) – были созданы исключительные условия для оправления власти, которые во многих случаях даже не фиксировались какими-либо правовыми документами. Большинство экспертов даже не используют термины «Конституция», «парламент» и тем более «демократия», когда говорят и пишут о Туркменистане.
22 октября 1993 года Ниязов решением парламента Туркмении был провозглашён главой всех туркмен мира. Позже титул стал называться «Туркменбаши Великий». Затем единственная в стране Демократическая партия Туркменистана (бывшая компартия) предложила продлить его полномочия до 2002 года без проведения перевыборов в 1997 году. В январе 1994 года на всенародном референдуме подавляющее большинство избирателей, как и положено, поддержало эту идею. 28 декабря 1999 года парламент своим постановлением и вовсе отменил президентские выборы, объявив Ниязова «вечным президентом Туркменистана».
Таким образом, имеет место очень своеобразная «модификация» центральноазиатской модели государственного управления – в ее облике проступает даже не тоталитаризм (хотя все элементы тоталитаризма налицо), а какая-то восточная деспотия, не пренебрегающая, однако, некоторыми современными технологиями власти. Так, с одной стороны, был установлен всеобъемлющий и всепроникающий полицейский контроль над населением, с другой – делались разного рода популистские жесты в области его социальной защиты. Партийная структура совершенно не развита, пресса – только официозная и откровенно сервильная. Какая-либо критика власти исключена, немногочисленная оппозиция разгромлена и изгнана, немногие уцелевшие правозащитники подвергаются систематическому запугиванию и периодическим репрессиям.
Идеологической основой «туркменбашистского» режима в Туркмении практически стало обожествление Ниязова, который, будучи Туркменбаши и автором «священной» книги «Рухнама», выступал в качестве фигуры, почти равновеликой пророку Мухаммеду. Формально страна являлась президентской республикой. Но ее глава обладал поистине неограниченными полномочиями. Ведь буквально весь процесс осуществления властных полномочий в стране был сосредоточен на фигуре главы государства. Разделение законодательной и исполнительной властей не было проведено даже на конституционном уровне. Над всеми ветвями власти конституционными изменениями от 29 декабря 1999 года был поставлен некий высший псевдопредставительный орган - Халк Маслахаты. Он соединял в себе функции обеих ветвей власти, являясь постоянно действующим органом, обладающим полномочиями высшей государственной власти и управления.
Возглавлял его опять же президент, в его состав входили представители всех ветвей власти: депутаты меджлиса; народные представители, избираемые по территориальным округам (60 человек); члены кабинета министров; главы администраций областей, районов и городов; главы органов местного самоуправления; председатель Верховного Суда; генеральный прокурор. Понятное дело, что реальное значение Халк Маслахаты в политической системе страны исчерпывалось тем обстоятельством, что его возглавлял президент. Между тем, избрание пожизненным председателем Халк Маслахаты Сапармурата Ниязова на XIV общенациональном форуме в 2003 году законодательно даже не закреплялось.
Гурбангулы Бердымухамедов, преемник Ниязова, скончавшегося в 2006 году, в полном объеме унаследовал все властные полномочия Туркменбаши. Однако он пошел на определенную «модернизацию» режима, видимо, решив придать ему менее «экзотический» характер. В сентябре 2008 года была принята новая Конституция, главной новацией которой стало упразднение Халк Маслахаты. Его функции переданы президенту и парламенту, в связи с чем депутатский корпус был увеличен с 65 до 125 человек. В новой Конституции обозначен прежний, пятилетний срок президентского правления. Но вместе с этим усилено влияние главы государства на местные органы власти, руководители которых теперь назначаются и освобождаются от должности лично президентом. (Ранее главы областей, городов и районов формально избирались на заседаниях местных советов открытым голосованием). Поправки также коснулись статей об экономическом развитии страны, куда введены новые понятия и формулировки относительно использования рыночной экономики. Не была изменена процедура назначения министров, судейского корпуса, о механизме ответственности исполнительной власти перед законодательной в новой Конституции также не говорится ни слова.
Как отмечали эксперты, эти изменения не привели к существенным изменениям самого режима, а лишь несколько подкорректировали его имидж. В «чистом» виде прежнее «государственное устройство» могло существовать лишь при жизни Туркменбаши, поскольку в определенной степени отражало, скажем так, некоторые специфические особенности его личности.
Таджикистан: «Колхоз имени Эмомали Рахмона»
Было бы некорректно усматривать полный параллелизм в формировании и становлении авторитарного режима в Таджикистане и схожими политическими процессами в других центральноазиатских странах. Хотя бы потому, что в Таджикистане огромную роль сыграла длительная и кровопролитная гражданская война, последствия которой не преодолены до сих пор. Не устранены и породившие эту войну противоречия между этническими территориально-племенными группировками, продолжающие оказывать значительное влияние на всю политическую систему Таджикистана. В стране, несмотря на соответствующее давление властей, сохраняют свое влияние оппозиционные партии, часть из которых ведет свою родословную от вооруженных отрядов Объединенной таджикской оппозиции (ОТО) времен гражданской войны. Не говоря уже о том, что на части территории, по-прежнему не полностью контролируемой центральными властями, время от времени активизируются формирования непримиримой оппозиции, имеющей связи на территории Афганистана. Да и вообще, Таджикистан, пожалуй, в наибольшей степени из всех стран региона, связан с афганской ситуацией, в том числе и в плане опасностей, вызванных угрозой исламского фундаментализма.
Тем не менее, режиму Эмомали Рахмона, занимающего высший государственный пост в республике вот уже почти 15 лет, удалось весьма значительно продвинуться по пути создания персоналистской системы власти. Настолько далеко, что в Таджикистане даже появилась шутка – дескать, государственная власть в стране полностью превратилась в «Колхоз имени Эмомали Рахмона». Поэтому одной параллели с процессами в других центральноазиатских странах избежать все же не удастся: приемы, с помощью которых таджикский лидер добился столь впечатляющих результатов, в принципе, идентичны методам его соседей-коллег.
В 1992 году, в самом начале гражданской войны, в результате парламентского переворота, организованного Народным фронтом под лозунгом ликвидации института президентства, Рахмонов стал председателем Верховного Совета Таджикистана. Но уже в 1994 году он заявил, что парламентское правление не годится и надо опять восстановить пост президента. Тут же, 6 ноября 1994 года, в самый разгар кровавой междоусобицы, был проведен референдум по принятию новой Конституции, одновременно с которым Рахмонов был избран президентом на пятилетний срок. Причем Конституция 1994 года предоставила президенту очень сильные властные позиции, которые сохраняются и сейчас: президент является главой государства и исполнительной власти (правительства), назначает и освобождает премьер-министра и других членов правительства, назначает и освобождает председателей Горно-Бадахшанской автономной области, областей, города Душанбе, других городов и районов, представляет их кандидатуры на утверждение соответствующих советов народных депутатов, представляет парламенту кандидатуры для избрания и отзыва председателя, заместителей председателя и судей Конституционного Суда, Верховного Суда и Высшего Экономического Суда, с согласия парламента назначает и освобождает генерального прокурора и его заместителей. Как верховный главнокомандующий, президент наделен полномочиями «использовать Вооруженные Силы за пределами страны для выполнения международных обязательств Таджикистана», при этом он не обязан получать одобрение парламента.
В сентябре 1999 года на инициированном Рахмоновым референдуме срок полномочий президента был продлен с пяти до семи лет, а 6 ноября этого же года состоялись новые президентские выборы, на которых не без помощи «организационных мероприятий» соответствующего толка победил, опять же, Рахмонов. На том же референдуме он добился создания двухпалатного парламента. В принципе, для Таджикистана создание верхней палаты было вполне оправдано. Таджикистан состоит из ряда регионов, очень сильно отличающихся друг от друга. Последнее обстоятельство как раз и послужило одной из причин возникновения кровавой гражданской войны. Однако метод формирования верхней палаты был избран соответствующий – она избирается косвенным путем на совместных собраниях областных, районных и городских народных депутатов. Кроме того, президент наградил себя правом назначать сразу четверть сенаторов.
22 июня 2003 года, несмотря на довольно бурные протесты оппозиции, был проведен еще один референдум, по итогам которого в Конституцию были внесены изменения, позволяющие действующему главе государства быть избранным еще на два срока по семь лет каждый. А 12 мая 2005 года парламент внес поправку в закон «О выборах президента», согласно которой исчезла верхняя возрастная граница для кандидатов на высший государственный пост. Манера и условия проведения референдума была такой, что победа Рахмонова на президентских выборах 2006 года с 79,3 процента голосов в первом туре никого не удивила. Таким образом, Рахмонову, избранному первый раз президентом еще в 1994 году, удалось обеспечить себе перспективу пребывания на президентском посту до 2020 года.
Естественно, для достижения подобных результатов Рахмонову было необходимо изменить общий политический климат в стране. Это достигалось, конечно же, достаточно жестким давлением на оппозицию и независимую прессу. Но использовалось также весьма искусное маневрирование, в частности, заигрывание с исламом – как известно, в Таджикистане было разрешено создание партий на религиозной основе. Несколько позднее зазвучали президентские призывы о «необходимо вернуться к культурным корням». В частности, сам президент решил изменить свое имя и именоваться не Эмомали Рахмоновым, а Эмомали Рахмоном. Широкий резонанс получили также его выпады против использования русского языка в Таджикистане.
Существенно изменилось как поведение самого президента, так и «позиционирование» его положения в обществе официальными инстанциями. Так, например, в 2006 году, после того, как Рахмонов обнаружил у одной сельской учительницы золотые зубы, всем гражданам Таджикистана было велено удалить золотые протезы – чтобы у международных организаций не возникло сомнений в том, что Таджикистан нуждается в помощи. Стали выходить книги: «Эмомали Рахмонов — спаситель нации», «Эмомали Рахмонов — основоположник мира и национального единства», «Эмомали Рахмонов — начало этапа созидания», «Эмомали Рахмонов — год, равный векам», «Эмомали Рахмонов: год культуры мира», «Эмомали Рахмонов: год арийской цивилизации».
В общем, режим стал «бронзоветь». Между тем, ситуация в стране остается довольно «турбулентной», что не исключает самых неожиданных сюрпризов.
Годится ли демократия для Центральной Азии?
Этот вопрос вполне естественным образом возникает в свете победного шествия по Центральной Азии патерналистских автократий, сформировавшихся как режимы личной власти, в лучшем случае лишь прикрытых ради приличия псевдодемократическими декорациями. А также рассуждений на тему о том, что демократия в ее традиционном, то есть либеральном понимании абсолютно чужда центральноазиатским социумам. Для начала надо разобраться, а действительно ли такая форма государственного и общественного устройства годится странам Центральной Азии и к чему, в конечном итоге, может привести упорное желание правящих элит любой ценой и несмотря ни на что сохранить статус-кво?
Главная проблема всех авторитарных режимов обычно заключается в изолированности власти от общества, в разрыве так называемых «обратных связей». В демократических обществах такие «обратные связи», основообразущими элементами которых являются свободные выборы и созданные на их основе парламенты, независимые СМИ и прочие классические демократические институты, позволяют элитам оперативно узнавать о процессах и настроениях в обществе, периодически корректируя свою политику и не доводя дело до опасного обострения. Да и неотъемлемые демократические механизмы саморегуляции и самореформирования, основанные на классической схеме «сдержек и противовесов» в виде разделения властей, получая те или иные сигналы от общества, включаются как бы автоматически, направляя дальнейшее развитие ситуации в эволюционное русло.
Диктатура лишена этого политического «барометра». Здесь руководители рискуют все больше и больше оторваться от общества, полностью потерять связь с ним, тем более что они окружены подчиненными, которые из-за непреодолимого чиновничьего инстинкта докладывать то, чего желает начальство, дезинформируют его и вынуждают существовать в иллюзорном мире. А одних полицейских донесений недостаточно, чтобы получить подлинную информацию и принять правильное решение, не доводя дело до взрыва и коллапса.
Все это в полной мере характерно для центральноазиатских режимов, где у граждан не только отсутствует легальная возможность выбора, который был бы способен защитить их интересы, но и просто способ, хотя бы из-за отсутствия неподцензурных СМИ, «сигнализировать» власти о своих проблемах. В результате продавливания своих интересов в органах власти правящими элитами, персонифицированными в президентах, была создана структура, не имеющая отношения к представительству интересов каких бы то ни было широких социальных слоев. Вследствие этого парламентаризм в Центральной Азии принял ублюдочный характер, являясь вовсе не институтом социального представительства, а представительства, причем зачастую чисто фиктивного, ничтожно малой части общества, как правило, какого-то сегмента все той же элиты. В результате интересы подавляющего большинства граждан полностью игнорируются, а легальная политическая активность населения либо подавляется, либо аккумулируется в специально сконструированные декоративные резервации.
Из-за этого граждане вынуждены искать другие пути и методы защиты своих интересов, которые в случае обострения ситуации неизбежно принимают самые радикальные формы. Причем в ситуации, когда власть в силу отсутствия все тех же «обратных связей» не имеет подлинной информации об уровне давления «пара» в «котле».
Cпособность сложившейся в Центральной Азии властной модели адекватно реагировать на общественные процессы, помимо всего прочего, подрывается ее клановой «укорененностью». Усиление клановости было вызвано верхушечным авторитарным характером формирования новых государств и стало закономерным итогом бюрократического варианта вхождения в рыночные отношения с его монополизацией экономики, отчуждением от общества властных институтов, связанных с распределением общественных богатств, сращиванием верхушки власти и бизнеса. Интересы государств Центральной Азии все более и более понимаются их политическими элитами не как национальные, а как клановые и чисто шкурные. В то же время единоличная власть авторитарных лидеров отторгает любых представителей «чужих» кланов, что приводит к обособлению и борьбе множества местных корпоративных структур, преследующих свои интересы. В итоге клановая авторитарная организация власти неизбежно приводит к нарушению целостности системы управления и дестабилизации государства как такового. Добавим к этому непременную коррумпированность подобного рода режимов, придающую любым разрушительным тенденциям дополнительный импульс огромной силы.
Идею необходимости авторитарной власти во главе с «сильной личностью», как правило, обосновывают примерами авторитарных режимов в других странах Востока, которым удалось провести эффективную модернизацию. Речь идет, прежде всего, о Южной Корее, Тайване, Турции. Однако это не более чем попытки ввести в заблуждение. В указанных странах авторитарным режимам, по большей части военным, действительно удалось провести модернизацию по западным образцам, довольно жестко подавляя оппозицию. Однако эти режимы не препятствовали развитию бизнеса, а наоборот, препятствовали его бюрократизации. Они внедряли честную конкуренцию на рынке и максимально либерализовали экономику. А вот в Центральной Азии авторитарные режимы, собственно, и формировались на основе сращивания власти и капитала. Власть стремилась поддержать свое могущество не только ограничением демократии, но и прибрав к рукам все наиболее важные отрасли экономики, стремясь извлекать выгоду от распоряжений судьбой предприятий этих отраслей. Авторитарная же власть в Южной Корее или на Тайване вынуждена была мириться со свободой в экономике, которая, вызывая экономический рост, постепенно приводила к политической свободе и демократии. Узурпация же природных богатств и системы перераспределения ресурсов приводит не к модернизации, а лишь к обогащению бюрократии, застою и деградации.
Это особенно опасно именно для Центральной Азии. Блокируя демократическое развитие и тем самым консервируя отсталость и архаичность общества, авторитарная власть реально облегчает проникновение в центральноазиатские социумы радикальных исламистских идей и ценностей. Ибо в условиях, когда оппозиция маргинализирована или загнана в подполье, а большинство граждан лишено легальных способов защиты своих интересов, только такие идеи и ценности могут стать притягательнее демократических идеалов. Это лишь усиливает угрозу светскому характеру государств. Причем нельзя игнорировать, что в суннизме (преобладающей конфессии региона) отдельные классические религиозные авторитеты допускают силовое свержение главы государства (халифа), если это мотивировано стремлением положить конец нарушениям норм ислама. Выходит, что нынешние авторитарные, но светские президенты центральноазиатских стран рубят сук, на котором сидят.
Таким образом, консервация персоналистского авторитаризма, лишь прикрытого демократической декорацией, не может быть долговременной основой государственной политики. Власть, воспроизводящая юридическую безответственность по отношению к важнейшим институтам, включая собственные Конституции, подрывает согласие общества на признание права как общеобязательного механизма регулирования поведения. И потому у такой власти нет будущего.
Однако как же быть с утверждениями, что Центральная Азия в силу отсталости попросту «не доросла» до демократии, которая вдобавок противоречит ее цивилизационной сущности? Ну, во-первых, если взять общемировой срез, то не такая она уж и отсталая. Во-вторых, есть примеры, когда демократические институты вполне могут функционировать и в относительно отсталых обществах, скажем, в Индии. Хотя, безусловно, чем выше уровень развития общества, тем больше шансов для упрочения в нем демократии. Но экономическая и социально-культурная специфика не мешает властным элитам, если они действительно стремятся к модернизации, проводить политику утверждения демократии и уважения прав человека. Так что низкий уровень развития не может служить оправданием недемократических режимов.
Но даже с центральноазиатскими режимами при всей их неприглядности, по крайней мере, с рядом из них, не все так безнадежно. Они еще не утратили возможности для своей внутренней эволюции. Да, демократический «задел» начала 1990-х годов в значительной степени порушен. Но не исчез вовсе.
Политический монополизм и контроль за жизнью общества еще не стал тотальным. Это и невозможно в современном информационном обществе – условия для тотального государственного вмешательства в жизнь общества объективно ухудшились. Кроме того, сама необходимость экономического выживания будет толкать отдельных людей и целые сообщества искать пути получения средств к существованию, независимых от власти. Невозможно блокировать рыночное предпринимательство, а значит, невозможно уничтожить основу для требований политической свободы. И в этом плане «киргизский прецедент», если он действительно станет прецедентом, а не очередной конституционной декорацией, поистине имеет общерегиональное значение.
Бюрократия не способна обеспечить модернизацию, но она также неспособна остановить время и свернуть пространство. В завершение остается лишь подчеркнуть: все, что сказано о центральноазиатских режимах, в полной мере относится и к режиму, правящему в России. В результате славного «путинского десятилетия» его отличия от этих автократий стали, в основном, «стилистическими».
Михаил Калишевский
www.ferghana.ru
